Книги от Софьи

[Sopheeya1984]

Об Антонии Блуме см. в статье Г.С. Померанца "Саморегулирующаяся Вавилонская башня"

В прошлый раз я показывал, что Филоненко, автор статьи о Сурожской Епархии, из которой я узнал об идее Божьего следа у Антония, неправильно сделал, сократив цитату из беседы Антония Блума в Париже. Антоний там говорит об ограниченности разума, а не о его бесполезности. Это очень важный момент. Когда логика заводит в тупик, когда надо отбросить ее и искать Божьего следа, который каким-то непостижимым путем продолжает нас вести к Истине, некоторого сверхрационального пути, но пути КАЖУЩЕГОСЯ безумным, а на самом деле подчиняющемуся Высшему, Божескому разуму, основанному на интуиции Божьей любви. Это не юродское безумие, это не сумасшествие. Сократив цитату, Филоненко незаметно для себя чрезмерно упростил и исказил мысль. Я потом прочитаю вам эту цитату целиком еще раз. Антоний полностью признает ценность интеллекта до известной границы, где принцип или аксиома, из которой вы исходите, заводит в тупик.
Исторический опыт античности показал, что господство аксиоматического мышления, господство логики, основанной на принципах, всюду приводило к духовному и нравственному тупику, к разрушению чувства целого, к разрушению чувства священного, к потере смысла жизни, так, как это происходит и, в широком смысле, в современной культуре, начиная со скучной истории Чеховского профессора и до нынешнего дня. Учеником философа Сенеки был Нерон, который поджег Рим, а в это время Павел уже спасал людей безумием проповеди. Однако Павел вовсе не пренебрегал логикой в своих посланиях и был замечательным мыслителем. И впадение в экстаз, когда люди бормотали что-то нечленораздельное, он мягко не одобрял. Если взять послания Павла в целом, то он не плавает без руля и без ветрил, но когда разум … становится безумием, он утверждает интуицию любви. В этом смысле троица «Вера, Надежда, Любовь» выше, чем троица «Мужество, Мудрость и Справедливость». Это не отрицание мужества, мудрости и справедливости, но понимание их ограниченности. Здесь не прямолинейное отрицание, а понимание уровней иерархии духовной глубины.

Метафизическое мужество выводит нас из рабства готовых образцов, безразлично к традиции или логики, отбросившей традицию, не для того, чтобы поплыть без руля и без ветрил, а чтобы найти в собственной глубине чувство Божьего следа, узнавание Божьего следа, интуицию истины, не укладывающейся в правила. Это есть даже в такой земной области как право. Суд присяжных имеет право сказать «невиновен» несмотря на явные доказательства вины, то есть … Предполагается, что в какой-то момент приходится искать Божьего следа, не укладывающегося в правила. Эти поиски Божьего следа, эта сосредоточенность на том, что метафизическая, бесконечная любовь велит нам делать иногда в согласии с разумом, а иногда вопреки разумному вектору.
Богословы выстроили некоторые замечательные конструкции, которые хороши как примеры. Например, известные Халкидонские догмы, которые не приняты были монофизитами. Две природы, Божеская и человеческая, соединены в Христе неслиянно и нераздельно, то есть абсурдно, отрицая логику. То есть, нужно найти красную нить Божьего следа не только в примерах прошлого, но и сегодня, сейчас, в непредвиденной обстановке. Нужно иметь мужество действовать вопреки заповедям, как неоднократно, говорил митрополит Антоний, ссылаясь на примеры из собственной жизни – и я вам эти примеры приводил.

В истории человечества есть эпохи, требующие мужества поворота, отказа от установленных образцов, интуиции перемен. Так в глубокой древности возникло аксиоматическое мышление, на котором основана наука, так оно исчерпало свое господство, и потребовалось восстановить традицию, потребовалось восстание против мудрости века сего, ставшим безумием, как об этом писал в посланиях Павел. А потом снова потребовался поворот, поворот от внешней дисциплины, от покорности Церкви к внутренней духовной дисциплине. Этот поворот освободил от природных стихий, … эпидемий, и от стихии религиозного фанатизма. Но религиозный фанатизм уступил место идеологическому фанатизму, а рабство перед стихиями – заброшенности в лабиринте стремительно расширяющейся и усложняющейся цивилизации. В вихрях, в движениях, все время уходящих от целого культуры, от цельности души, от созерцания, от направления в глубину, от духовной свободы. И снова наступило время, требующее мужества поворота, переоценки ценностей. Шизофреническую культуру, рассыпавшуюся на тысячу прутиков, надо вновь связать, как говорил Экзюпери, Божественным узлом. И, может быть, этот узел в религиозной музыкальности, о которой я рассказывал в прошлый раз. Я потом дам перепечатку.

[Sopheeya1984]

гл.4. Бог есть любовь (христианство)
________________________________________

Внутри нас.

Идеалом древних греков была соразмерность, гармония видимая и выявленная, гармония отдельного предмета. Идеалом древних иудеев была безмерность — нечто невыявленное, не воплотившееся ни в чем предметном. Безмерность, которая проявляется невидимо в сердце человека, как нравственный порыв, говорит с ним, как совесть. Идеал греков эстетически закончен; идеал иудеев — непредставим, пластически не оформлен. В одном случае — красота, довольно безразличная к нравственности; в другом — нравственность, совесть, довольно глухая к внешней красоте. Христианский идеал включал в себя и зримую красоту и нравственный порыв, безмерное и соразмерное. Только это не было механическим соединением того и другого, а чем-то новым, преображенным, третьим. Красота в прежнем смысле — гармония отдельного предмета — нарушена. Но невидимая, невыявленная, только угадываемая прежде безмерность, пугавшая греков (рок, судьба) и притягивавшая иудеев (Сущий), выявляется и ощущается как новая красота, новая гармония — гармония человека, вместившего в свою душу безмерность.

Древние евреи запрещали делать священные изображения. Священное бесконечно, непредставимо, неизобразимо. А греки делали прекрасные изображения своих богов и не понимали, как можно чтить бога без образа. Апостолы примирили еврейское чувство Бога с греческим: “Бога не видел никогда и никто. Единородный Сын, сущий в недрах Отчих — Он явил”. Христа видели толпы, и после его смерти верующие видели его образ. Христа можно было изобразить. Но христианин поклоняется не изображению, а сквозь него — невидимому Богу. Икона — не портрет и не идол; это символ священного, это сосуд, форма, в которую вместилось бесконечное, превосходящее всякую форму, — подобно тому как Сын сделал зримым незримого Отца. Икона — это окно в небо, дверь в бесконечность. Такое понимание иконы установилось не сразу; в Византии были иконоборческие движения, но в конце концов почитание икон утвердилось.

Попробуем вглядеться в “Троицу” Андрея Рублева. Просто вглядеться, ничего не думая о сюжете, “вслушаться” в ритм линий и красок, как в музыку. Можно ничего не знать о христианской символике Троицы и все же почувствовать какое-то светлое спокойствие. Радостна картина или печальна? Ни то, ни другое. Она больше радости, глубже печали. Она полна глубокого внутреннего света. И в свете как бы рождаются другие мерила и становятся иными сами наши чувства. Они расправляются и вырастают, как вырастает горизонт, когда выходишь из тесной улицы в поле.
Три ангела, зашедшие к библейскому Аврааму и его жене Сарре, осознаны были иконописью как символ трех ипостасей (аспектов, “лиц”) единого Бога: Отца, Сына и Святого Духа. Невозможно твердо “привязать” рублевских ангелов к той или иной ипостаси, настолько они внутренне едины. Отец — творческое начало, первопричина жизни; Сын — воплощение деятельной любви; Святой Дух, “веющий, где хочет”, — их “вездесущность”, разлитость во всем мире. Образ Троицы говорит о духовной гармонии, о божественной любви, связывающей все со всем. И эта внутренняя связь каждой души с другой воплощена в ритме линий и красок, “подключающих” нас к этой гармонии.

Иные иконы с первого взгляда кажутся застывшими, мертвенными. Но вглядитесь — и вы увидите, что внешнее движение уступило место внутреннему, углубленной, перенасыщенной духовной жизни. Покой иконы — это символ духовного равновесия, незыблемости внутреннего мира. Это так и в изображении Христа, и святых, и в иконах Богоматери. Дева Мария стала образом одухотворенной женственности, образом вечного целомудрия, приносящего великий духовный плод, рождающего Истину, Бога-Слово. Главное в иконе — глаза и руки, особенно глаза. Они возвышают и просветляют душу, размывают границы личности и уводят за ее горизонт — к безграничной любви и нежности, которая способна, кажется, залечить собою все раны мира...

Идеал христианства — ощущение внутренней связи всех со всеми, ощущение бесконечности, как своей опоры. Отдельные предметы теряют свою законченность, уходят в бесконечность, чтобы завершиться в чем-то большем, чем они сами, — в мировом целом. И человек ощущает эту цельность, выходя из узких рамок личности, — в любви. Христианство формулирует свой идеал так: Бог есть любовь. Любовь — единственная сила, которая способна сплавить расколовшийся на осколки мир. Человек любящий гораздо больше присутствует в том, что он любит, чем в себе самом. И по мере возрастания любви возрастает чувство слияния со всем, что любишь, до того, что каждую боль и радость человеческую чувствуешь как свою собственную боль и радость. Тогда, при таком накале любви, человек теряет свою предметность, отдельность (отделенность), “смертность” и становится безмерным, вездесущим, бессмертным. Вот те метафоры, которыми пользуется Евангелие, рисуя образ нового Учителя. Он существует не только в Себе самом, а во всех и во всем. Он говорит ученикам своим, что когда они кормят голодного, они Его кормят, когда помогают больному — помогают Ему, своему Учителю. Зло — разделенность, дисгармония мира. Евангелие верит в возможность преодоления зла любовью.
Евреи ждали Мессию — всесильного спасителя, который установит на земле справедливость. Были тысячи примет, откуда и как должен был появиться Мессия. И вот человек, назвавший себя Мессией, пришел из Галилеи, о которой было сказано в Писании, что из нее ничего доброго не выходит. И человек этот назвал все внешние приметы и знамения игрушками ума. Он сказал: “Не придет царствие Божие приметным способом, и не скажут: вот оно здесь или вот оно там. Ибо царствие Божие внутри нас”. Христос увидел бесконечность внутри, как некое ему самому присущее свойство. Он перевернул мир извне вовнутрь, из внешней пустоты к внутренним источникам, от кризиса и исчерпанности к неисчерпаемости целостного переживания жизни. Бог древних иудеев был смутно ощутимым огнем жизни, далеким и непонятным, настигающим пророков, как вдохновение. Иисус почувствовал этот огонь близким внутренним светом, светом собственной души. И тогда произнес слова, которые до него никто не произносил: “Я и Отец — одно”.

Большинство современных Иисусу иудеев восприняли эти слова как величайшее кощунство. Большинство позднейших христиан — как единственное и неповторимое чудо. На самом деле это был переворот в человеческом сознании, смысл которого именно в возможности повторять его. Слова Иисуса значат: произошло воссоединение. Если в ветхом Адаме человек отпал от Бога, то теперь, в новом Адаме, он воссоединился с Ним. Грех уничтожен. Человек из грешного стал безгрешным.
В чем заключался грех ветхого Адама? Если смотреть извне, то это понять трудно. Что сделал человек? Нарушил запрет Бога. Съел запретный плод. Если Бог — высшая сила, чуждая нам, повелевающая нам извне, то грех Адама и не грех вовсе, а пустяковая провинность. Но если понимать Бога как нашего внутреннего творца — того, кто создал нас и ежеминутно поддерживает нас в жизни, то нарушить Божье повеление, отпасть от Бога, значит быть в раздоре с законом твоей жизни, в конце концов — в разделении, в раздоре с самим собой.

После грехопадения Адама человеческая природа стала грешной, все люди пребывают в большей или меньшей степени в раздоре с самими собой, со своей глубиной, в отчуждении от мира и от своего Творца. Можно понимать это состояние отпадения как единственно возможное для человека. Но Иисус Христос утверждает, что это не так. Человек может и должен быть безгрешным. В нем не должно быть ничего, что разделяло бы его со своим Творцом. Человек — только сосуд. И сосуд этот может быть совершенно чистым, до краев наполненным любовью. Эта Любовь — все. Сам сосуд — ничто.

То, что извне кажется самовозвеличением, при взгляде изнутри оказывается предельным смирением и самоумалением. “Ничего не творю от Себя. Исполняю волю пославшего Меня”. Иными словами: меня нет, есть только Бог, заполнивший меня. “Я умер, жив во мне Христос”, — скажет впоследствии апостол Павел. Это и есть возможность повторить за Христом: “Я и Отец — одно”. Христос вытеснил из Павла Павла, как Бог вытеснил из Христа человека. Этот человек есть, но его как бы и нет. Он до краев заполнен Богом.

Это и есть состояние безгрешности. Пока что Он один безгрешен. Но Он призывает всех быть подобными Ему. Он полагает в этом смысл человеческой жизни.
Он называет себя сыном человеческим. И в то же время знает, что Он сын Божий. Этот сын человеческий во всем подобен всем прочим людям, кроме одного: греха. Но если Он может быть безгрешен, то вся человеческая природа может очиститься. Она уже очистилась в Нем. Он явил собой, что такое человек. Человек создан по образу и подобию Бо-жию и может воплотить в себе Бога. Хотя быть единым с Богом не значит быть равным Ему. “Отец мой более Меня”, — говорит Иисус. Капля моря не равна морю, но она едина с ним. Цель Человека — стать единым со своим Истоком, быть не лужицей на морском берегу, а Морем.

Небеса не разверзлись при появлении Мессии, но требование раскрыться было предъявлено каждой человеческой душе. Внешний мир остается внешним до тех пор, пока нет подлинной любви к нему. Для любящего нет ничего внешнего — весь мир внутри него.
Спаситель, Мессия — не тот, кто исполнит все чаяния грешного мира, а тот, кто сможет сделать этот мир безгрешным. Но это невозможно одному. Мир должен поверить Мессии, полюбить его и сотрудничать с ним, точно так, как Он сам сотрудничает с Богом.

[Sopheeya1984]

Г.С. Померанц. Дороги духа и зигзаги истории. Часть 1. В поисках глобального покрова. Дом начинался c крыши. - Три мифа. - Рассыпающаяся корзина культуры. [религия и культура]

________________________________________
В книге Г.С.Померанца собраны его работы последних лет. Автором вводится понятие субглобальной цивилизации как исторической остановки на пути к глобальному диалогу культур. Исследуются методологические трудности, созданные полисемичностью слова "цивилизация". Возникновение субглобальных цивилизаций связывается со становлением суперэтнических религий, покоряющих этносы.
В книге рассматриваются также следующие проблемы: власть технологии и технология власти, трагизм глобального террора; нераздельность национального и вселенского; нравственные аспекты этнических конфликтов; история России в свете теории цивилизаций; Россия на перекрестке культур; "концерт национальных культур" как будущее мировой цивилизации.

Часть 1. В поисках глобального покрова
Дом начинался c крыши

Дом начинался с крыши. Что такое шалаш, вигвам, юрта? Крыша, поставленная прямо на землю. Стены придумали позже. Наверно, подтолкнула необходимость крепких стен, чтобы хранить запасы зерна. У жителей вигвамов и юрт этой нужды не было. А фундамент – совсем новое изобретение. Идея фундамента – победа интеллекта над непосредственной нуждой в крыше и стенах. Пол оставался земляным. Даже прекрасные каменные сооружения Ангкор-Вата ставились прямо на землю и за несколько веков перекосились. Фундамента потребовали дворцы и храмы. Это уже начало цивилизации, вместе с письменностью и плавкой металлов.

Культура тоже начиналась с крыши, с мифа, с образа целого. Потом уже шла разработка частностей и всякое прикладное знание. Первобытные мифы очень наивны, но у них есть преимущество перед научной теорией: ни одна теория не дает целостного образа бытия, а миф дает. В 30е годы нам сказали, что коллективизация сельского хозяйства и тяжелая промышленность – фундамент социализма. Возникало интеллектуальное удовлетворение, но нельзя было ожидать от фундамента гармонии, справедливости и других удобств. На фундаменте без крыши, без стен, жить трудно. Дождик на голову падает. Это чувство дождика над головой нельзя было выносить год за годом, терпения могло не хватить. И очень быстро, уже к 1936 г. стали говорить, что социализм построен, и надо радоваться, что мы живем при социализме. А если мы не рады, то оторвались от народа, и нам же будет хуже. "Или le припеваючи, или la каторга", – писал когда-то Щедрин. Третьего не дано.

Сейчас идет строительство глобального фундамента, но никому от этого не стало теплее на сердце. Идет строительство дома без крыши, где никакой крыши и не будет. Пустое небо, каменная земля и сжавшийся человек, сказал Беккет. Развоевавшийся интеллект отодвигает в сторону мифы, дававшие смысл и радость жизни предкам, – а замены их праздников нет. А может быть, все-таки есть? Может быть, на некоторой глубине разнобой в мифах (иудейских, христианских, мусульманских, индуистских, буддийских) становится только различием в образах одной великой целостности, и "одну и ту же птицу мудрецы называли разными именами"? Может быть, отжили только мифы-идолы, смешивавшие образы непостижимой тайны целого с физической реальностью? А миф-икона, в строгом понимании Максима-исповедника, – только символ, воплощенный в букве или в лике на деревянной доске? За которыми мы прозреваем непостижимый дух? И проверяем себя, вглядываясь в пустоту мифа-молчания, знаковой паузы, оставшейся вне слова, вне образа – и все-таки постижимой сердцем? Как сказано было в Чхандогье-упанишаде: "То – это ты!"

Рассыпающаяся корзина культуры

После лекции в клубе Билингва (polit.ru) меня спросили, нельзя ли строить глобальную цивилизацию на основе Декларации прав человека и других подобных документов. Я решительно ответил, что нет. Никакие декларации не насытят духовного голода, не дадут целостного образа вселенной и целостного образа личности, не дадут гармонии макрокосма с микрокосмом, как это называлось в Средние века. Вечные эти образы становятся живыми только на уровне глубины, от которой мы оторваны всей практикой современной жизни.
Тот, кто идет, находит путь в глубину, вдумываясь в тексты, созданные старыми поэтами и подвижниками, приглядываясь к немногим современникам, научившимся доглядеть лес или небо до их незримой глубины, научившимся созерцать дерево, а не только видеть его.
Об этом говорил князь Мышкин: разве можно видеть дерево и не быть счастливым? Он понимал, что в дереве выражена Божья любовь к миру и через свежую зелень к нам приходит Божья любовь.

Современные церкви мало помогают мышкинским поискам, не подводят к мышкинским находкам. Говорится о святынях, но нет присутствия святынь. Живой опыт – редкость в проповедях. Чаще всего его заменяют ссылками на веру отцов и полемикой с модными пороками. Но это легко вырождается в проповедь ненависти. Душа, захваченная повседневной суетой, раздраженная бытовыми неудачами и завистью к удачливым пролазам, легче подхватывает от отцов предания ненависти, чем любви. За борьбой с Западом легко прячутся наши собственные пороки. Хотя не устарел список, составленный Хомяковым, – скорее можно прибавить к нему несколько стихов:
В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена,
Постыдной лести, лжи тлетворной
И лени мертвой и позорной
И всякой мерзости полна…

Каким образом, при всех этих пороках, Россия XIX в. создала свою великую литературу? Видимо, была творческая воля, уравновешивающая темный груз. Сохранилось какое-то равновесие, и у страны оставалось великое будущее. Абсолютно здоровых народов нет. Но если сохраняется равновесие порочных и светлых сил, если сохраняется целостность культуры, то иногда и пороки идут на пользу. Об этом писал английский писатель XVIII в. Мандевиль – "частные пороки, общее благоденствие". Сребролюбие создает банки, честолюбие развивает политические таланты. А если краеугольный камень культуры выпал и в здании ее разбегаются трещины, – в народе, потерявшем равновесие, и добродетели становятся пороками. Справедливость – демон Великой Французской революции, жизнеспособность нации – у нацистов, борьба с хаосом национальных распрей – у большевиков. Пока развитие шло медленно и трещины удавалось замазывать, вожди, дуче и фюреры не могли развернуться. Без мировой войны идеи тоталитаризма оставались бы фантазией, "Железной пятой" в забытом романе Джека Лондона.

Больше всех отдельных пороков – и западных, и русских – меня беспокоит упадок воли к жизни, неохота заводить потомство, которому передадутся наши ценности, наши святыни, и от этого – перевес смертности над рождаемостью. Так идет дело и в Америке, и в России – во всей христианской цивилизации. Нечего гордиться друг перед другом своими достоинствами, даже действительными, а заодно и мнимыми. Все виды национального тщеславия поглотит одна пучина смерти.

А отдельные пороки… Тот порок, за который был сожжен Содом, спокойно жил в Спарте. Я с удивлением прочел об этом в статье "Die dorische Knabenliebe" (дорическая педофилия). Оказалось, что герои – спартанцы, павшие в Фермопильском ущелье, были педофилы. Этот обычай входил в жизнь воинов, надолго оторванных от своих семей. Он сплетался с другими обычаями и в этом сплетении не разрушал целого. А то, что мы сегодня наблюдаем, – распад целого. Распад плетеной корзины культуры, из которой вырываются отдельные прутики. И нет "волшебного узла", чтобы заново все связать и остановить процессы распада.

Образ, созданный Сент-Экзюпери, сразу схватывает суть болезни, напоминающей рак. Локальный очаг распространяется, захватывает своим влиянием остальные узлы жизни, и безудержный рост одной какой-то группы клеток становится общим бедствием. Говорят о гипертрофии свободы. Но губительна всякая гипертрофия, в том числе гипертрофия дисциплины, цензуры, ограничения произвола. Плохо хаотическое, неудержимое и непредсказуемое развитие, но еще хуже прокрустово ложе, в которое запихивают социальный организм, чтобы все росло по плану. Прокрустовы системы рухнули быстрее, чем стихийно растущие общества с их анархией производства. И если удастся установить в каком-то углу подобие халифата времен первых четырех халифов – оно так же рухнет.

А с отдельным пороком, даже чудовищным, живут веками. С пьянством, с воровством. В демократической Америке с рабством черных мирились два века и возвели в принцип, что негры не люди, и даже потомки негров, внешне белые, европейски образованные – не люди.
Вот случай с дочерьми экс-президента Джефферсона. Он жил с рабыней-мулаткой, родившей ему двух дочерей. Джефферсон любил девочек, воспитал их как барышень и в завещании своем просил законодательное собрание штата Джорджия утвердить его волю; по ней, дочери получали свободу и становились его наследницами. Законодательное собрание увидело в этом нарушение своих принципов. Имение досталось дальним родственникам. Дочерей Джефферсона они продали в публичный дом. Одна из девушек утопилась в пруду, другой не хватило мужества. Так американская демократия глумилась над волей одного из своих создателей.
Я прочел о дочерях Джефферсона у французского автора, если не ошибаюсь, – у аббата Дюверже. Американцы не любят вспоминать бедных девушек. А надо бы помнить! Так же как Честертон помнил все мерзости, которые англичане творили ирландцам. Так же как Герцен помнил мерзости, которые русские в XIX в. творили полякам. Как Лев Толстой – мерзости наших войск на Кавказе.

Здоровое чувство принадлежности к нации, народу, религии – единство гордости и стыда. В истории христианства, изданной современными католиками, – все мерзости средневекового католичества, признание ответственности за геноцид и т.п. В русском религиозном сознании этого очень не хватает. Только Константин Леонтьев вспомнил византийскую царицу Ирину. Апологету насилия она нравилась. Я прочел у Шарля Диля, как святая Ирина захватила престол, выколов глаза собственному сыну и приказав перебить иконоборцев – около ста тысяч человек. Титул святой она получила за восстановление иконопочитания. Не принято вспоминать, что Церковь совершила подлог, назвав убийцей Бориса и Глеба Святополка "окаянного".
В саге, сохранившейся в Исландии, скандинавские киллеры откровенно написали, как Ярослейв заказал им Борислейва и как был выполнен заказ. Сага переведена и опубликована Сенковским в XIX в., но ее не принято помнить.

Даниил Андреев в "Русском размахе" принимает в список русских преступлений "гайдамацкую степную мглу". Обычно только украинские националисты вспоминают, как есаул Гонта, перейдя на сторону Железняка, свяченым ножом зарезал свою жену-польку и двух сыновей, рожденных полькой. Программой гайдамаков было истребление всего неправославного населения. И нашелся священник, освятивший его нож! Я прочел об этом у Короленко, в "Истории моего современника". Владимир Галактионович, сын украинца и польки, как и дети Гонты, был потрясен гайдамаками и отказался от их наследства. "Моим отечеством, – заканчивает он этот эпизод, – стала русская литература". От имени русской литературы он писал о кишиневском погроме, о деле Бейлиса. Сохранит ли русская литература традиции Короленко?
Надо помнить о подвигах прошлого, чтобы не терять мужества. И надо помнить о низостях и жестокостях прошлого, чтобы не удивляться, откуда взялись пороки, вывалившиеся на нас из распавшейся корзины культуры. Они прятались и раньше в наших собственных темных углах. Не надо валить все на индурцев, как это назвал Фазиль Искандер.

Ненависть к Другому в конце концов разрушает и самого тебя. Прутики внутреннего мира личности и прутики культуры сплетает вместе только любовь. Пока не перечеркнуты все личные, национальные, религиозные счеты – не сплетается воедино, рвется на части волшебный узел.

Источник: Померанц Г.С. Дороги духа и зигзаги истории. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008. - 384 с. - (Российские Пропилеи).

[Sopheeya1984]

http://www.kinoart.ru/magazine/03-2004/comment/pomerants0403/

Григорий Померанц

Парадоксы диаспоры

Как странно быть персом!

Монтескье

В середине октября прошлого года я побывал на конференции в Иерусалиме.
Город меня захватил, я, кажется, никогда не забуду ни на что не похожий
клубок страстей, застывших в камне, под уходящим в бесконечность, отовсюду
открытым небом. Конференция не понравилась, но мы широко общались с
читателями русской литературы. Уехавшие из России, они очень тосковали по
всему русскому. Из одной диаспоры в другую: в России были евреями, в Израиле
оказались русскими. На марше сочувствия по главным улицам города русский
флаг встречали криками <ура>, и русские девушки-солдаты рисовали себе цвета
триколора на щеках (видимо, с помощью косметики).

Репатриант пользуется всеми юридическими правами, но психологически он вроде
еврея в России (который тоже пользуется всеми юридическими правами). Чтобы
почувствовать себя вполне израильтянином, надо родиться в Израиле, стать
саброй (по-нашему говоря, принадлежать к титульной нации). Сабры смотрят на
пришельца несколько свысока. Израильское почвенничество менее агрессивно,
чем русское, но что есть, то есть.

А между тем я вовсе не стыжусь своей двуприродности. Мне уже приходилось
говорить на эту тему, и я ссылался на культуру Австро-Венгрии, давшей миру
Моцарта, Гайдна и многих не столь известных авторов хорошей музыки.
Двуприродность - это не мешанина, а культурная форма, медленно
складывающаяся. В моем личном опыте прошло лет двенадцать-тринадцать, пока я
почувствовал ее преимущества и ответил товарищу, что смотрю на Достоевского
одновременно изнутри и извне. Процесс шел стихийно, с семи до двадцати лет.
Чем старше человек, тем все труднее. Многие молодые люди, рванувшиеся в
Европу, через два-четыре года начинают томиться и возвращаются. Это я
продумал еще в начале 70-х годов и решил, что трудности в России меньше
вредят внутренней жизни, чем европейский или израильский климат. Не потому,
что он плох, а потому что непривычен.

Евреи, по крайней мере с вавилонского плена, - народ диаспоры, во многие
века абсолютной диаспоры, с молитвенником вместо почвы. И эти века вовсе не
были неплодотворными. Фанатизм религий, выросших из еврейского лона,
примерно на две тысячи лет придавил еврейство настолько, что культурная
плодовитость его снизилась. Но в последний век энергия, вырвавшаяся на
простор, опять себя запечатлела - и в великом, и в низком. Появились и новые
диаспоры. Например, зарубежные китайцы. Еврейский пример позволяет лучше
понять общие парадоксы диаспоры.

Ошибка многих в том, что они творческие возможности диаспоры совершенно не
замечают и все ее особенности рассматривают как странности и пороки.
Оговариваясь, что встречаются среди евреев и хорошие люди. Если опрокинуть
такую методологию на русских, то можно сказать, что из четырех сыновей Ф. П.
Карамазова типичен Смердяков, хотя мы объективно признаем, что есть среди
них и очень хороший человек, Алеша.

На фронте мне не раз приходилось слышать такие комплименты о самом себе,
особенно под хмельком: <Что ты тут делаешь, Померанц? Твои же все в
Ташкенте!> Я махал рукой и предлагал чокнуться. Однако попробуем разобрать
дело всерьез хотя бы вкратце/1/.

Во-первых, что общего у всех народов диаспоры? Беззащитность. Эта
беззащитность заставляет одних изворачиваться и создавать себе защиту в
усиленной солидарности или в очень большом богатстве. А других заставляет
задуматься, как бы сделать каждого человека защищенным. Евреи - очень старый
народ диаспоры, они успели создать Библию, и там красной нитью проходят
слова: <Пришельца не притесняй и не угнетай его; ибо вы сами были
пришельцами в земле Египетской>. И Ветхий, и Новый Завет - это дело не
одного хорошего еврея, один, даже Иисус, был бы забыт, если бы не нашел
учеников. Идеалистов всегда мало. Но ведь и Алешу Карамазова или князя
Мышкина не встретишь на каждом углу. Смердяковы попадаются чаще.

Во-вторых, в жизни самое противоположное смешивается. Смердяков читает
Исаака Сирина, Алеша (по замыслу Достоевского) мог стать террористом.
Библейский Авраам, основатель единобожия, был изворотливый торгаш и чуть не
продал Сару, свою жену, выдавая ее за сестру. А то бывает, что муж -
раввин - сидит за книгами, постигает, как Бог велел жить, а жена сидит в
лавочке и обсчитывает покупателей.

Сионисты считали, что галут, диаспора (по-русски - рассеянное) -
ненормальное состояние и надо ее упразднить. Но история движется в
противоположном направлении. Все больше армян бегут из Закавказья, все
больше бывших югославов - из бывшей Югославии. Я мог бы продолжать список.
Одних гонит становление национальных государств, в которых они вдруг
оказались чужими, других - голод. Но в любом из центров мировой цивилизации
собираются группы диаспоры. И никто из них не садится на землю. Старые
диаспоры, унесшие с родины свою особую религию и привычки интеллектуального
труда, повсюду занимают одни и те же секторы/2/. Например, в Малайе диаспора
закрепилась в финансах, в науке и в СМИ. Вы думаете, речь о евреях? Ничего
подобного, это китайцы, завезенные англичанами в качестве кули
(чернорабочих). Павел Литвинов, бывший диссидент, а сейчас преподаватель
колледжа, рассказывал мне, что самые способные студенты у него не евреи, а
китайцы, корейцы, вьетнамцы. Евреи в Штатах почувствовали себя дома и
полениваются. Беженца с Дальнего Востока подхлестывает стресс: только с
солидным дипломом он станет уважаемым гражданином Соединенных Штатов.

Сосредоточенность русских евреев в больших городах России - не парадокс, а
норма. Парадокс - то, что некоторые студенты Харьковского университета
бросили в 1881 году учиться и поехали в Палестину пахать землю. Их
вытолкнула волна погромов, довольно искусственно связанная с цареубийством.
Убил царя поляк Гриневецкий, платком взмахнула Перовская. Геся Гельфман,
беременная на последнем месяце, была хозяйкой конспиративной квартиры. Во
времена моего детства, прославляя героев <Народной воли>, ее ни разу не
упоминали. Но достаточно было одной еврейской фамилии, чтобы совершились
события, роковые и для России, и для Палестины. Есть свидетельства, что
новый царь вел себя, как Иван Карамазов: он не велел бить евреев, но и не
помешал, не принял мер, чтобы предотвратить вероятное насилие. Размах
погромов вызвал его неудовольствие. Погромщиков, задержанных полицией,
приказано было выпороть. Но колесо истории уже покатилось.

Русская империя, захватив часть Речи Посполитой, остановила там погромы.
Благодарные евреи поддержали Россию в 1812 году, несмотря на все посулы
Наполеона. Погромы 1881 года все испортили. Столичное русское общество их
почти не заметило. Но евреи все помнили: четыреста тысяч, вырезанных
казаками Богдана Хмельницкого, памятник которому украшает Киев, и новые
зверства Железняка и Гонты в XVIII веке; женщинам отрезали груди, вспарывали
животы и зашивали в чрево живых кошек: Память об этом, сохраненная в поэме
Тараса Шевченко, оказалась живой, действенной и легко перешагнула через сто
лет. Евреи снова с ужасом почувствовали свою чудовищную беззащитность. Кучка
харьковских студентов рванулась в Палестину. Но в десять, в двадцать раз
больше молодых евреев потянулось в левые движения, обещавшие пересоздать
Россию, вырвать ее из Средних веков. Это казалось разумным - и завело в
советский абсурд. А нелепый бросок студентов возделывать своими неумелыми
руками землю Палестины был поддержан бегством от Гитлера, и возникло убежище
для тех, кто спасся от лагерей смерти. Прочно ли это убежище - покажет XXI
век.

Беззащитность еврея входит в какой-то таинственный план. Одну из ночей в
Бутырках я не спал, думал об этом и выбрал свою роль: решать неразрешимую
задачу, чтобы каждый человек на земле был защищен. Ибо пока не защищен
каждый человек, заведомо не защищен и человек диаспоры.

Тут действует какой-то очень старый план. И материалисты диаспоры
изворачиваются, сбиваются в подобия мафии, а идеалисты решают квадратуру
круга. Так ведется две тысячи лет, с тех пор, когда Иуда продал Иисуса, а
Иисус не стал защищаться. Я хорошо помню, что оба они - одного племени. От
этого парадокса еще в древности пытались уйти восточные церкви, решив, что
божественное поглотило в Иисусе человеческое. Но Халкидонский собор осудил
ересь монофизитов и постановил, что Христос вполне Бог и вполне человек,
стало быть, вполне еврей, и те, кто не признает Иисуса евреем, обречены
гореть в огне неугасимом до Страшного суда, а тогда уж окончательно
исповедовать перед лицом Иисуса, сына Марии, признают ли они его тем, кем он
был. Более просто это выразил Клюев в споре с Клычковым: <А ведь тот,
исходивший с крестом Русь, - жидовочкин сын!>

Вот поистине парадокс диаспоры - от Авраама, продающего Сару, до Иисуса с
Иудой. Ну а вокруг этого парадокса накопилась целая гора фантомов, начиная с
кровавого навета и до <заговора Сионских мудрецов>. Обо всем этом много
писано, и я прибавлю только о двух фантомах, возникших прямо у меня на
глазах во время войны.

Первая тайна - почему евреев не было в передовой цепи? Потому что их очень
редко направляли в стрелковые роты. Еврей мог стать стрелком скорее в обход
райвоенкомата, записавшись в ополчение. Так я и мои друзья записались 16
октября 1941 года, чтобы защищать Москву, если немцы прямо на нее пойдут. В
нашем отделении было три еврея. В группе, стихийно сложившейся в первом бою
в феврале 1942-го, были пулеметчик Пурнашкин (мордвин), двое русских и два
еврея, оба в очках. Один из них я, другой некто Френкель; и девушку
вспоминаю, рядом с которой рыл окоп под Москвой в ноябре 41-го, она тоже
еврейка. <Национальные> проценты я, конечно, не подсчитывал, но думаю, что
евреев было процентов десять. Еврейские лица всюду мелькали. То же примерно
мне рассказывали о первом, июльском, ополчении.

Однако райвоенкомат исходил из того, что на современной войне нельзя
использовать образованных людей в качестве рядовых пехотинцев. Интеллигентов
посылали в военные школы. А мальчиков со средним образованием, попадавших в
маршевые роты, разбирали сперва армейские спецподразделения, армейские
артиллеристы, потом - в стрелковых дивизиях - артиллерийский полк и т.п., в
полках - опять артиллеристы и минометчики и, наконец, в батальоне -
минометная рота. В стрелковые роты поступали большею частью колхозники, с
образованием от семи классов и ниже, или наспех мобилизованные из только что
освобожденных областей, где евреи были изъяты зондеркомандами.

В артиллерийских полках служили и евреи, я встречал. Там нужно знать
тригонометрию. А вот евреев в стрелковой цепи - в обыкновенной, не
ополченской 258-й стрелковой дивизии - за два года службы там не встречал.
Слышал о еврее - командире стрелковой роты, но познакомиться с ним не успел.
Зато, по своей службе газетчика, успел подружиться с двумя евреями -
командирами батальонов, с некоторыми ПНШ (офицерами штаба полков). Напомню и
то, что 258-я стрелковая дивизия стала 96-й гвардейской под командой
полковника Левина.

Теперь вспомните, что по числу награжденных евреи стоят на четвертом месте,
обойдя казанских татар и башкир (которые, по моему убеждению, лучше наших
пехотинцев). По Героям Советского Союза евреи на шестом месте (после татар и
башкир), но представление на Героя лично подписывал Сталин, а он евреев не
любил. Во всяком случае, и по Героям место евреев по числу награжденных
выше, чем по числу призванных. Я только из немецких источников узнал, что по
числу призванных место евреев седьмое. А более точные данные появились
совсем недавно. Русские исследователи стараются не наталкивать читателя на
расчет: а сколько же выходит награжденных на сто тысяч призванных? Расчет
показывает то, что без объяснения нелепо: по числу награжденных на сто тысяч
призванных евреи обходят всех. Почему? Евреи воевали не лучше всех, а
примерно так же, как русские, украинцы, татары. Но статистику раздувает
высокий уровень образованности. Евреи - народ диаспоры. Среди них более двух
тысяч лет не было малограмотных крестьян. И все эти две тысячи лет люди
работали головой больше, чем руками. После упразднения процентной нормы
очень многие устремились в институты, университеты. И когда началась война,
евреи служили офицерами чаще, чем солдатами. А офицеров награждают орденами
гораздо чаще, чем солдат. Оставаясь формально рядовым, я получил только
скромную медаль <За боевые заслуги>, а когда мне присвоили звание младшего
лейтенанта - орден <Красной Звезды> и <Отечественной войны 2-й степени>
(хотя не стал ни умнее, ни добросовестнее, ни храбрее).

Бедолага пехотинец, искалеченный войной, мог ворчать, что не встречал евреев
в передовой цепи. Молва охотно это подхватывала. Но здесь не было никакой
еврейской хитрости. Действовали общий порядок комплектования и общий порядок
войны. Рядовых пехотинцев больше всего убивали и меньше всего награждали.

Остается объяснить, почему однополчане отправляли меня служить в тыл и что
такое <5-й Украинский фронт>, который взял Ташкент. Люди моего возраста
помнят эту шутку. Все знали, что Украинских фронтов было четыре, а пятый
означал укрывавшихся от войны. Но только летом 1944 года передо мной
раскрылась тайна возникновения этого укрытия. Я служил тогда недолгое время
комсоргом батальона. И наш батальон неожиданно получил пополнение - восемь
или девять евреев. Трое - с высшим образованием (двое варшавян и один из
Кишинева). Я поговорил с ними и узнал, что все они - беженцы из областей,
присоединенных в 1939-1940 годах, или даже из Польши. Все приняли советское
гражданство (тех, кто отказался это сделать, отправили в лагеря, оттуда
потом выходцы из Польши попали в армию Андерса). Однако присоединения
1939-1940 годов никем не были признаны. И если бы наша армия в 1945 году
оставалась где-то на Днепре, то эти присоединения могли быть аннулированы.
Поэтому беженцев трактовали как полуиностранцев, посылали на трудовой фронт,
но в армию не брали. И множество беженцев скопилось в Ташкенте: во-первых,
тепло, во-вторых, подальше от Гитлера.

Положение изменилось в 1943 году. После капитуляции Паулюса и победы на
Курской дуге Сталину море стало по колено, и он распорядился беженцев
призвать и отправить рядовыми в стрелковые роты. Не взирая ни на какие
дипломы.

Вскоре стрелковая рота нашего батальона, куда попали беженцы, отличилась в
бою. За исключением одного, беженцы держались прекрасно. Нелицеприятный
командир роты лейтенант Сидоров шестерых евреев представил к медали <За
отвагу>. Я оформлял наградные дела. Замполит, старший лейтенант Скворцов,
только подписывал. На этот раз не подписал: <Недавние советские граждане.
Пусть еще повоюют>. Как могли повоевать четверо раненых и эвакуированных,
оставалось неясно. Самому Сидорову я написал красивое представление,
кажется, на <Красное Знамя>, но он махнул рукой: с 1941 года был в черном
списке, вышел из окружения без знаков различия. С тех пор - лейтенантом,
командиром стрелковой роты, без продвижения и без орденов. К своей судьбе он
относился с великим терпением, солдаты в него верили и не подвели в бою:
После второго боя Сидоров снова представил к медали <За отвагу> двух евреев,
оставшихся в строю. На этот раз Скворцов подписал.

Через несколько дней одному из оставшихся отшибло миной левую руку по
локоть. Второй старшина Эйдельман, агроном из Молдавии, был назначен
командиром хозяйственного взвода вместо прежнего, украинца, в состоянии шока
выстрелившего себе в руку и без огласки пониженного в должности (гуманное
решение комбат скрепил парой оплеух). И опять в стрелковой цепи не оказалось
ни одного еврея.

Впрочем, объяснять такие вещи все равно что идти вверх по эскалатору,
движущемуся вниз. Человек диаспоры - классический случай Другого. А Другой
всегда вызывает напряженность. Пока мы не научимся смотреть на него как на
ближнего, прав Сартр, обнаживший этот парадокс сосуществования: <Другой
отнимает у меня пространство. Существование Другого - недопустимый скандал>.

/1/ См. также: Померанц Г. Записки городского утенка. М., 2003.

/2/ В самом Израиле сельским хозяйством занимаются два процента населения.

[Sopheeya1984]

Более просто это выразил Клюев в споре с Клычковым: <А ведь тот,
исходивший с крестом Русь, - жидовочкин сын!>********

--------
*******Клюев: Проснись, Сергулька, рядом с тобой – Мондельштам (именно так, через о).
Клычков: ...
Клюев: Не то говоришь, Сергунька. Вот я написал «Мать-Субботу-Богородицу», а еврей Гейне до меня – «Царицу-Субботу». Я – олонецкий, он – из Дюссельдорфа, а Суббота у нас одна.
А кто исходил нашу землю, край родной долготерпенья? [13]
Кто понял Русь так, как Он? А ведь был обрезанный: Его Мать, пресвятая Богородица, была еврейкой, а Он, по роду Своему Давидову, – псалмопевец. И мы эту работу работаем, по нашим силам, кто как может. И кто как верует.
Липкин С. Из книги «Квадрига» Мемуары. – М., 1997

[Sopheeya1984]

- Ну изломанная у нас, наверное, отнюдь не только культурная традиция...

- В политическом отношении Россия ломалась скорее по татарским, чем по византийским образцам. Недаром Федотов говорил, что победа Москвы была победой наиболее отатаренного из русских княжеств. Известно, что Иван Калита возвысился не столько подвигом, сколько доносом на своих соперников, что тверской князь был замучен в орде по его доносу. Так что методы возвышения Москвы были не слишком возвышенны. Затем опять новый крутой поворот, петровский поворот на Запад со страшными изменениями и потрясениями.

Ведь и Достоевский при всей своей любви к России говорил, что у нас все очень расшатано, он это прекрасно чувствовал. Что Петр сломал предыдущие представления о чести, о достоинстве, о порядочности, но ни он, ни его преемники не смогли достаточно утвердить новые, во всяком случае - широко утвердить.

- Ведь реформы Петра затронули лишь верхние слои общества?

- В самом деле, Петровская реформа изменила только характер верхнего слоя, в сущности, дворянство потомственное и личное. Зато этот вот в широком смысле слова одворяненный слой был в конце концов европеизирован и в XIX веке создал блестящую культуру, внеся тогда, я считаю, свой самый значительный вклад в культуру мировую. Вообще для России оторваться от Европы - значит оторваться от культуры. С моей точки зрения, русские могут прежде всего быть замечательными учениками, причем учениками, идущими дальше своих учителей.
Действительно, скажем, Рублев ничуть не хуже византийских иконописцев и в образах "Спаса" и "Троицы" создал шедевры, которые не уступают или даже превосходят византийские образцы. Достоевский, Толстой превзошли своих французских учителей в романе. Но новых форм Россия ни разу не создавала. Россия не создала канонов иконы, канон родила Византия. Роман как таковой тоже придуман не в России. Тем не менее Достоевский во всем мире признан самым влиятельным из писателей XIX века.
- У нас была интересная музыка и живопись, была полноценная культура, в которой блистал роман. Русский роман XIX века - такое же мировое явление, как "Божественная комедия" Данте, как Гомер, как Шекспир. Сейчас, выезжая за границу, я мог убедиться, что имена Толстого и Достоевского знает сколько-нибудь образованный человек в любой стране.

Русская культура XIX века очень тесно связана с Европой. Но это не значит, что она не была оригинальной. Оригинальность и связанность с культурным миром не противоречат друг другу. Даже в своих чисто политических взглядах русский мог ориентироваться: либерал - на Англию, консерватор - на тогдашнюю Германию, а радикал - на революционную Францию. Так что и здесь Европа давала нам выбор возможных путей
Если же говорить о более тонких вещах, которые выходят за рамки четких политических партий, то можно сказать, что роман Достоевского соткан из многих европейских нитей, что он что-то брал у Сервантеса и Кальдерона, у Шекспира и Диккенса, у Бальзака и многих, многих других. Например, в романе "Игрок" пародируется фигура де Грие. Но из этих нитей он сплетает коврики, которые европеец бы не соткал. Потому что Россия в отличие от прочих европейских народов воспринимает Европу как единое целое. Выражение "европейская культура" оказывается чисто русским. Оно рождается из попытки представить все противоречия разных национальных типов Европы в некой целостности.
И подобное стремление, которое Достоевский называл "всемирной отзывчивостью" - объять все противоречия в единстве, - придало дополнительный своеобразный оттенок русскому роману. А наряду с европейскими влияниями, которые сами по себе разнообразны, литературой разрабатывался еще пласт религиозный, православный. Скажем, у Толстого - сектантский, но опять-таки это народная черта - сектантство. Вообще творчество Достоевского и Толстого представляет собой потрясающий сплав еще не изжитой, не истрепанной религиозности со всей широтой европейской культуры. И мне кажется, что после многолетнего отчуждения от остального мира и погружения в то царство утопии, в котором мы гордо пребывали, считая, что все прочие разлагаются, а мы только одни хорошие, ближайшее, к чему надо возвращаться, восстанавливать, - это традиция творческого диалога с Европой.

В том духовном вакууме, который заставляет современного западного человека и в Америке, и в Европе искать чего-то другого, нового, в этих странах, причем в Америке даже больше, чем в других, начался импорт восточных культур. Импортируются йога, дзэн-буддизм, суфизм и т. д., потому что вербализированное, то есть ставшее держаться скорее в словах, чем в духе, христианство уже не удовлетворяет ищущего американца.
Мне близка позиция этого меньшинства, не удовлетворенного современным состоянием Запада и состоянием его "культуры мертвого бога", которую следует называть уже не христианской, а постхристианской. Она постхристианская, но вместе с тем не приобрела пока никакого другого духовного стержня. Поэтому она является сейчас культурой глубокого кризиса. Дело не в том, что у нее есть недостатки, это настоящий, глубокий кризис, и требуются, по-видимому, какие-то непривычные, новые шаги для выхода из него. Как, например, нынешний переход католической Церкви от уверенности, что она уже все знает и надо только активнее распространять свои идеи, к политике диалога.

- А есть ли какие-нибудь практические результаты новой политики католической Церкви?
- В современном мире стало возможным, скажем, такое явление. В 1994 году в Лондоне прошла сессия "Семинара христианской медитации", основанного бенедиктинским монахом Джоном Мейном. И вести семинар пригласили далай-ламу. Он комментировал "Евангелие" с буддийской точки зрения, а затем его мысли обсуждались с другими присутствующими, в частности с отцом Лоренсом Фрименом - главным представителем бенедиктинцев в этом диалоге. Впоследствии обработанная стенограмма сессии была выпущена отдельной книгой под названием Dalai Lama. The good heart. В XIX веке подобное издание было бы абсолютно немыслимо, понимаете? Начиналось каждое заседание с получаса молчания. Далай-лама зажигал свечу, бенедиктинцы тоже зажигали свои свечи, полчаса все находились в молчании, учась в медитации понимать друг друга. Тем же заседание и заканчивалось. Многие присутствовавшие там говорят, что именно в эти полчаса молчания они постигали некое единство, которое, правда, не устраняло различий, что все время подчеркивалось, да и сам далай-лама говорил, что нельзя приставить голову яка к туловищу барана. Но стремление достичь взаимного понимания языка разных религий, понимания того, что есть нечто, которое объединяет, несмотря на все различия, - это, я бы сказал, характерно для творческого меньшинства и на Западе, и на Востоке.

- Жаль, что подобные добрые, уважительные, благожелательные отношения между людьми остаются уделом меньшинства.
- Увы. Если на вершинах духовности идут поиски взаимного понимания, то в каких-то других пластах идет процесс разгорающейся ненависти, не знающей предела.

Восстанавливая на современном уровне диалог с Западной Европой и Америкой, мы должны включиться и в диалог западного мира с другими культурными мирами. И именно в этом диалоге мы можем найти возможность и чего-то самостоятельного, нового, что мы сами можем сказать человечеству.

[Sopheeya1984]

Возникновение и становление личности

Вызов, ведущий к индивиду, опирающемуся на самого себя, на собственную глубину, то есть к личности, начинается, когда кризис становится чем-то постоянным, когда изменения происходят непрерывно, в каждый короткий промежуток времени возникает совершенно новая ситуация.
Личность начинается тогда, когда народ превращается в толпу, в многоликое чудовище, лишенное прочной ориентации.

Проблема самостоятельного выбора пути в России стала массовой где-то в середине XIX в., и тогда Тургенев написал свою статью «Гамлеты и Дон-Кихоты». Гамлеты и Дон-Кихоты противопоставлялись друг другу как два совершенно различных типа. Но дальше, вдумываясь в характеры, с которыми я встречался в очередном воплощении русского интеллигента, я пришел к выводу, что это скорее два полюса, к которым стремилось развитие человека, направленное не к прагматическому решению, навязанному временем, а к чему-то более глубокому. И в одном и том же искателе могли сталкиваться сомнения Гамлета и отчаянная решимость Дон-Кихота.
И сейчас я рассматриваю Гамлета и Дон-Кихота скорее как два полюса, которые борются в одной и той же душе интеллигента, вышедшего из толпы и пытающегося найти какие-то твердые основы своего индивидуального бытия.
А прагматики идут другим путем. Они не вглядываются в душу, они действуют в меру возможного и колеблются между принципиальностью и беспринципностью.

Так или иначе, всякая личность начинается тогда, когда чувствуешь потребность выйти из толпы и ищешь какие-то твердые основания своего личного бытия, твердый стержень, твердую основу. И постепенно находишь пути, которые могут к этому привести.

... На языке Майстера Экхарта это может быть названо хирением души, которая не решается пойти на скоропостижную смерть своего эго, того, что на библейском языке может быть ветхим Адамом в противоположность новому. В проповеди Майстера Экхарта на тему «ибо сильна, как смерть, любовь» противостоят две возможности: или мистической смерти скоропостижной, после которой ты рождаешься в озарении от того, что ты постиг что-то, что сильнее смерти, или всю жизнь хиреть, не решаясь на штурм этой загадки.

...Также очень интересный пример прирожденной способности созерцать то, что дает человеку чувство внутреннего света и блаженства, - была некая женщина по имени Раббия. Она жила в мусульманском мире, где женщин не слишком уважают. Была рабыней-танцовщицей, иногда по требованию хозяев была вынуждена разделить ложе с посетителями. Об этом свидетельствует двустишие, которое сохранилось от нее: «Всем нужно мое тело, никому не нужна моя душа». Когда ее заметили и стали относиться к ней как к учительнице, ее спрашивали: «Что ты думаешь о дьяволе?» Она отвечала: «Я не думаю о дьяволе, я думаю о Боге». Другой замечательный диалог, который тоже остался в памяти людей. «Что ты видела в раю?» Ведь когда она выходила из состояния экстаза, это было видно по лицу, она отвечала: «Когда приходят в дом, смотрят на хозяина, а не на утварь». Эти замечательные фразы остались в памяти суфиев. Она, несомненно, была одной из первых святых суфизма, которые вышли из ортодоксального ислама и тоже пытались достичь состояния недвойственности, хотя это резко противоречило исламу и часто вызывало преследования и казни.

И сейчас есть вещи, которые содержат, в основном, правду. Два фильма Досталя, «Штрафбат» и «Завещание Ленина», вызывают у меня восхищение. Я знаю фронт, и, конечно, в деталях «Штрафбат» отступает от правдоподобия. Но факты так сгруппированы, что возникает правдивое впечатление об ужасах прошедшей войны, через которую я сам прошел и которую хорошо знаю. Мне этот фильм очень понравился.

Изо всех религиозных формул мне ближе всего дзенская: что для спасения нужна великая вера, великая ревность (в смысле рвение) и великое сомнение в словах Будд и патриархов. Т.е. нужно верить во что-то, что по ту сторону слов, и упорно стремиться разгадать то, что я называю проклятыми вопросами, и придти к этому чувству.

...Нет, никакой каши из нескольких религий я не предполагаю. Но я думаю, что в нынешней обстановке, когда одна цивилизация «наезжает» на другую, и идут уже разговоры о войне цивилизаций, самыми необходимыми являются диалог религий и понимание их общего духовного корня при различии их внешних форм выражения, связанных с характером данной цивилизации.
Но требуется, действительно, понять, что, *** в сущность каждого из этих путей, мы придем к чему-то родственному. Как мы с Зинаидой Александровной написали в «Великие религии мира», глубина каждой великой религии ближе к глубине любой другой великой религии, чем к собственной поверхности. в глубине царствует истина, и эта истина родственна в разных религиозных путях, если досмотреть их до глубины. Не будем смешивать родственности и тождественности.

... Что делать, мне придется сознаться: я не знаю, что будет после смерти. Я не знаю, но думаю - что-то там будет. Может быть, растворение – это вовсе не такой неприятный процесс. У меня был один сон, который я прекрасно помню. Я плыву в озере света. Я знаю, что до другого берега не доплыву, но меня охватывает чувство блаженства. Так что можно представить себе и растворение как высшую цель.

[Sopheeya1984]

Григорий Померанц: Прогресс формирует смердяковых намного быстрее, чем Карамазовых
http://old.novayagazeta.ru/data/2011/092/32.html

о старых цивилизациях Востока, Святом Духе и о выходе из клубка конфликтов

Европа перестала быть авангардом истории. Советский авангард не состоялся. Идет формирование глобального диалога. Складывается многоликое единство земли.

Я несколько раз предлагал ввести в среднее образование и на первых курсах институтов преподавание основ великих цивилизаций. В диалоге культур и культурных кругов складывается язык глобального взаимного понимания. А оно совершенно необходимо для выхода из клубка конфликтов, прикрытых общим равнодушием.

Эта проблема как-то ставится в книге «Великие религии мира».
В некоторых институтах она давно используется как учебное пособие. Основная идея этой: «Глубинное ядро одной религии гораздо ближе к глубинному ядру другой религии, чем к собственной поверхности». И главное препятствие на пути к мировой солидарности — массовая поверхностность, цепляющаяся за слова.

Может ли каждый гражданин почувствовать родство со всеми великими цивилизациями земного шара, рухнувшими и еще живыми? Это и мне недоступно. Но в какие-то трудные времена я находил колодцы в глубину и черпал из них ведерко чистой влаги.
Помогали этому и книги. И мне хочется передать мой опыт пути к духовным окнам, пробитым в разных концах земного шара. В том числе в Индии и Китае.

Там старых богов не топили в реке, не ломали, как статуи Аполлонов и Венер. Их просто переосмысляли, дополняли новыми образами, отодвигая старые свойства в тень.
...Все это было зримо и толкало к развитию «живописи гор и вод». При этом конфуцианство толкало к четкому различию предметов, ясности линий, а буддизм — к таинственности мглы, из которой только чуть-чуть высовывались зубцы скал.
Я представляю себе образ дальневосточной живописи как веер; справа четкие образы, слева — то, что я назвал «иконами тумана». Можно по-разному разворачивать веер, открывая либо то, либо другое.
...
Достаточно сказанного, чтобы понять многоликость духовного единства мира. Не нужно только смешивать многоликость форм с многообразием опыта зрителя и слушателя. Для меня глубина иконы открылась с Троицы, для Зинаиды Александровны — с образа апостола Павла; а в конце концов, мы оба вошли в незримый храм, за дверьми которого скрыт мир Андрея Рублева. И помогала нам не поверхностная терпимость, а жажда найти в себе глубину, отвечая на глубину искусства иных времен и народов.

Терпимость, граничащая с простой вежливостью, сглаживает противоречия, покрывает их пленкой, которая легко рвется при кризисе. Подлинный мир между народами складывается только в глубинах. Только на последней духовной глубине исчезает ненависть рас и вероисповеданий.

Я писал уже об очень интересной конференции, состоявшейся в Лондоне в 1994 г. Далай-ламу пригласили там быть председателем. Он согласился и выбрал для анализа восемь отрывков из Евангелия. В начале каждого дня работы далай-лама зажигал свечу, от нее зажигали свои свечи другие, и полчаса все проводили в молчании. В этом молчании каждый находил свои слова или паузы между словами, но всё сливалось в одном духе, и этот дух сохранялся в докладе и прениях. Потом организаторы конференции, не торопясь, создали буддийский словарь для христиан и христианский — для буддистов. В 1997 г. материалы конференции были изданы. Я эту книгу прочел и нахожу ее одним из пособий в диалоге двух великих мировых религий.

Главные препятствия для такого диалога — не интеллектуальные, а нравственные, нежелание отказаться от чувства своего превосходства. Между тем человечество, владеющее атомной бомбой и другими путями в ад, погибнет, если не сделает необходимых шагов. Пока что священнослужители защищают свою обособленность. А надо бы соединить свои усилия в поисках мирного решения мировых споров.
Я надеюсь, что религиозные объединения найдут свое место в этом святом деле, и верующие найдут общий язык с иноверцами и с гуманистами, далекими от всякой догматики.

[Sopheeya1984]

Григорий Померанц, 2003г. Ворота раскрыты настежь

Шли годы, и шло мое соревнование с советской властью, кто раньше развалится. Именно развалится, а не будет свергнута. Запомнилась фраза, брошенная Юрием Александровичем Левадой в 1968 году: колеса начнут на ходу отваливаться от автобусов. Народ оставался спокоен, и я на него не рассчитывал. Иллюзии появились потом, на волне недолгого общего энтузиазма по случаю брошенной нам сверху свободы. А в записной книжке начала семидесятых, брошенной на даче и недавно найденной, - трезвые оценки:

23. VI. 72. Когда Петр Григорьевич Григоренко начал борьбу за права человека, его поддержало два народа: крымских татар и немцев Поволжья. Татарам хотелось в Крым, немцам - не знаю куда... Остальным никуда не хотелось. Единственная форма народного движения, которая сегодня то тлеет, то вспыхивает, это столкновения русских с нерусскими, армян с азербайджанцами, узбеков с таджиками и т.п. Вплоть до споров эрзя лесных с эрзя луговыми. Во всем этом я могу участвовать только как санитар в сумасшедшем доме.

Я ловлю себя на тщеславном желании противопоставить этим писателям настоящую литературу. Что же я могу им противопоставить? Хороший стиль, благозвучный язык, вкус, сдержанность, иронию, дисциплину.

Дело было плохо. Но я знал, что опасность и страх - разные вещи, у меня уже был опыт выхода из страха на фронте, надо было найти только конкретную форму медитации, я взял ее у Кастанеды и стал повторять, не переставая, заклинание: «господи, останови мои мысли». Меня подхлестывал стресс, и я может быть впервые выполнил правило афонских старцев - держать свой ум в словах молитвы. Через полчаса почувствовал, что откуда-то в мое опустевшее сознание вливается сила, через час прекратил заклинание, совершенно обновленный.
Опасность, отделенная от страха, только возбуждает.

Закончу еще одной выпиской из записной книжки:
24.IV. 72. Отношение русской иконописи XV в. или русской литературы XIX в. к русской истории примерно такое же, как у Библии к истории евреев. История не очень хорошая, гораздо поучительнее история греков и римлян, англичан и французов. Но неудавшаяся цивилизация, неумение устроиться на земле дают иногда огромный духовный отклик...
Мне кажется, что эти заметки тридцатилетней давности не совсем устарели.

[Sopheeya1984]

Вл. Антоний Сурожский (единственный из наших иерархов, к которому я прислушиваюсь) сумел это выразить в совершенно простых терминах: «Грех есть прежде всего потеря контакта с собственной глубиной».

Одна из задач школы и культуры в целом, - возвращать человека в его собственную глубину, где он обретает подлинную свободу, независимость от программирования и зомбирования. В терминах Пауля Тиллиха это задача религиозная (Тиллих определял религиозное как предельно глубокое и серьезное во всех областях культуры). Но это религиозное по ту сторону любой религиозной буквы и организации, это религиозное в духе слов Далай Ламы XIV в Швейцарии, на юбилее Общества морального перевооружения. Задан был вопрос, в чем сущность ламаизма, а он ответил: «Главное - любовь в сердце, а метафизические теории, буддийские и христианские, - дело второстепенное». Далай Лама не отрицает глубоких и неустранимых различий между религиозными путями, но убежден, что эти различия не оправдывают отчуждения и ненависти; различия не препятствуют любви и сотрудничеству.
Я думаю, что все сегодня, на краю пропасти, должны осознать свой долг: топить чувства обиды, отчуждения, ненависти в глубине сердца. Если они достигнут его, то откроют внутренний огонь, где сгорает зло. Томас Мертон в таком духе понимал «огонь» Гераклита. На поверхности - непримиримая вражда, в глубине - вечно живой огонь любви. И культура должна вести к нему людей.
В той мере, в которой религиозные общины стремятся к взаимному пониманию, к преодолению ненависти, они должны найти нашу поддержку; а религиозные распри - осуждение.

... Однако существует вероятность, что человечество уцелеет. И в этом случае будет продолжаться перемещение центра развития все дальше и дальше от непосредственного удовлетворения повседневных нужд. Примитивное племя с утра до вечера занято собиранием пищи и к вечеру ее съедает. Следующий шаг — появление профессионала культа и культуры, шамана, затем ремесленников, купцов. Сельское хозяйство долго остается основной областью труда; в промышленном обществе оно отодвигается на второй план. Какое-то время растет число промышленных рабочих, но оно никогда не превышало 50% населения. Сейчас на первом месте - наука, начиная с фундаментальной, кончая патентами, годными к немедленному внедрению в производство. Следующий шаг - производство творческого состояния, один из моментов которого - пауза созерцания, способность выключиться из круговорота неотложных проблем и взглянуть на общество в целом, на человека в целом, на вселенную в целом, увидеть взаимную связь широко разбежавшихся потоков развития и найти способы контроля над раковыми опухолями прогресса, увидеть мир из глубины, в которой противоречия перестают быть «антагонистическими» и, разбегаясь, сплетаются вновь в живое целое.

Развитие человечества - это движение от примитивной простоты и цельности к запутанной сложности. Современный мир достиг такого уровня запутанности, что даже задача простоты, если и сознается, то только в извращенной форме искусственного, насильственного упрощения, в прокрустовом ложе тоталитаризма. Но задача «ученого незнания», поставленная Николаем Кузанским, не может быть снята, и центростремительное движение к культуре как целому - необходимое условие, без которого центробежные силы приведут культуру к развалу.

... Я думаю, что критика не пощадит и меня. Это не страшно. Что бы ни говорили, я убежден, что задача каждого человека - создавать или хоть поддерживать расширяющийся круг любви.

[Sopheeya1984]

Померанц: не все идеалисты идиоты.

"...Люди делают окна различной формы, но смысл у всех окон один через них льется свет."
О религиях.

....Когда мы с моей женой Зинаидой Александровной Миркиной сходили в гардероб после лекции в Питерском музее Ахматовой, нас остановили две девушки. "Нам хочется задать вам очень глупый вопрос, - сказала одна из них. - Но кажется, вы те самые люди, которые могут на него ответить. В чем смысл жизни?" Я не нашелся, что сразу сказать, а Зинаида Александровна ответила: "Вопрос совсем не глупый, над ним думали многие великие люди. Но как на него ответить на ходу? А впрочем - почему бы нет... смысл - в преображении".

Попробуем сегодня подумать, что это значит - преобразиться. Зажечь в себе негасимый огонь? Пробить путь в глубину, где горит этот вечно живой огонь? В Евангелии преображением назван выход наружу духовных глубин, выход наружу внутреннего света, как это случилось на горе Фавор с Христом. Потом что-то подобное увидел Мотовилов у св. Серафима. Далай Лама XIV, комментируя Евангелие, рассказывал, что подобные случаи помнит и буддийское предание. Но суть преображения не во внешнем, заметном глазу. Суть во внутренней перемене, во внезапном загорании внутреннего света, во внезапном открытии целой лестницы вверх, по которой идти и идти... Кто увидел глубинный свет, тому невозможно жить без прорыва к нему, жить на плоскости, на поверхности, в окружении обрывков, оторванных от Целого. И можно простоять тысячу дней на камне, чтобы открылась вертикаль, измерение, ведущее к Богу, - то, что св. Серафим назвал стяжанием Святого Духа. Не знание, не память, а реальность света. Преображение - это не выученные слова, не знание заповедей. Это открытость глубине по ту сторону слов, знаков. Это исчезновение стен, открытость бесконечному. Это способность взглянуть на мир глазами Бога, как у автора книги Иова. Это способность ответить на свои же вопросы человеческие, слишком человеческие - на вопли страдающего сердца и страдающего разума так, словно Бог дал человеку Свой глаз. И тогда все неразрешимые вопросы расплылись и невыносимые страдания стали выносимы. И после потери всего, что Иов любил, после живой смерти - началась заново живая жизнь.

На поверхности моря тайфуны, в глубине - покой. Выхода нет и не будет, пока мы не восстановим контакт с собственной глубиной и через нее - с глубиной, где царствует Святой Дух. Выхода нет, пока не распространится вширь круг любви, связывающий ничтожное меньшинство сегодня, сейчас, - пока не станет понятным чувство священного поверх священных символов. Так, как оно было высказано примерно две тысячи лет тому назад и недавно повторено в сказке Михаэля Энде: "Учись падать и держаться ни на чем, как звезды".

Древние слова об этом есть и у христиан (будете молиться не на горе и не в храме, а в духе и в истине), есть и у буддистов: "Воздыми свой дух и ни на чем не утверждай его". Ни на одном принципе, ни на одной идее. Только на глубине сердца.
Еще раз повторю определение Антония:
"Каждый грех есть прежде всего потеря контакта с собственной глубиной.

[Sopheeya1984]

Померанц о поисках и проблемах Русской идеи.
q - http://f-dk.ru/forum/viewtopic.php?f=146&t=37601&start=380
Г. Померанц. Дороги духа и зигзаги истории. Часть 3. Из созерцания. Мозаика культур и диалог религий. Национальное во вселенском. [религия и культура]

Мозаика культур и диалог религий

Я брожу вокруг этой темы тридцать лет. Началось с попытки доказать свое право быть самим собой, "человеком воздуха", человеком со многими духовными связями, но без тождества ни с одной культурой. Внутренний опыт говорил, что так можно жить без всякого ощущения неустойчивости, без комплекса неполноценности, наоборот – с устойчивостью ваньки-встаньки; вали его на бок, сколько хочешь, – а он опять распрямился.

У Микаэля Энде есть сказка о человеке, цеплявшемся за свою игрушечную реальность, а она все трескается, все разваливается, и громче, громче звучит голос из глубины трещин: "Идем ко мне!"… Человек боится упасть, провалиться в пустоту, а голос зовет: "Учись падать!.. Учись падать и держаться ни на чем, как звезды!". Не знаю, что это: простое совпадение с Алмазной сутрой, или Энде знал слова, потрясшие Шестого Патриарха Дзэн: "Воздыми свой дух и ни на чем не утверждай его!". Меня эта фраза тоже потрясла. Что-то в ней ложилось на опыт мысленного падения в бездну, когда вдруг достигнута высшая устойчивость – устойчивость полета. Это опыт редких мгновений. Но они дают повседневный опыт ваньки-встаньки: чувство внутреннего центра тяжести. Человек воздуха – нарастающая социальная проблема. От нее не уйти.

Еще тридцать лет тому назад я написал: "Мы живем в век вселенской диаспоры... В наш век чуть ли не каждая нация пустила облачко рассеяния. Есть диаспора китайская – в Юго-Восточной Азии; диаспора индийская – в Азии и Африке; даже дагомейская – в Западной Африке; и уже были дагомейские погромы. Давно пора создать новый термин – "антидиаспоризм"..." (эссе "Человек ниоткуда"). Тогда же или чуть позже – я понял связь диаспоры с духовным движением к единому, с почвой, найденной в небе. Кстати попалась на глаза статья об эволюции верований индийцев в Восточной Африке. Во втором (или, может быть, в третьем) поколении (детали не помню) переселенцы забывают своих местных богов и духов, почитавшихся на родине, и сохранили только верховную Троицу: Брахму, Вишну и Шиву. Это была явная аналогия с моими догадками, и я вписал в нашу общую с Зинаидой Миркиной книгу (изданную в 1995 г., но писавшуюся в 1970-м): "На новых местах боги были чужие – египетские, вавилонские. Покориться им – значило отдать победителю не только тело, но и душу. А свои боги до чужбины не доставали. Они были связаны с полями и горами, оставшимися в земле отцов; и люди, теряя землю, вместе с ней теряли часть своих святынь. Живым и действующим оставался только "тот, который наверху". Можно предполагать, что именно обстановка изгнания сделала туманного, невидимого верховного Бога таким интимно близким, единственно близким евреям. Ухватившись за эту уцелевшую национальную святыню, развивая и очищая ее, духовные вожди народа, пророки, возвысили маленькое племя в его собственных глазах, внушив ему веру в свое превосходство над великими цивилизациями древности, дали силу выстоять. В неравной борьбе с империями Средиземноморья постепенно утвердился образ единственного, самодержавного, всемогущего Бога, не имеющего никаких соперников (только на такого Бога мог надеяться народ, неоднократно отрываемый от земли и богов земли)"...

Несколько лет спустя я прочел в диалоге "Октавий" (очень древнем христианском памятнике, II в. после Р.Х.): "Для христиан всякое отечество чужбина и всякая чужбина отечество". Церковь, созданная апостолом Павлом, тоже оказалась своего рода диаспорой, подобием еврейской, но еще более законченной в своей непривязанности к странам и языкам, без всякого центра на земле – даже в Иерусалиме.

Говорят и кричат о пороках диаспоры, и сами евреи время от времени остро чувствовали патологию рассеяния и пытались вернуться к Норме и жизни на своей Земле. А между тем, диаспоры все множатся, и вместе с ними ширятся попытки отгородиться от диаспоры, избавиться от нее. Диаспора раздражает. Человек, попавший в диаспору, не может ни на кого рассчитывать, кроме самого себя – и таких же, как он, горемык. Его энергия удваивается, он становится опасным конкурентом на рынке, за место в университетах, газетах, электронных СМИ. Туземцы, привыкшие к размеренной жизни, не в состоянии выдержать его напора. Китайские кули, привезенные в Малайю работать на плантациях и рудниках, выделили из своей среды когорту миллионеров; они контролируют теперь экономику и науку Малайи. Этот неоднократно повторявшийся факт приобретает мифические черты в сознании, и образ китайца в малайской литературе, как две капли воды, похож на образы евреев в романе В.Белова "Кануны", ч. 1 (подробнее в моей книге "Выход из транса", статья "Долгая дорога истории").

Человек диаспоры – нечто вроде ионизированного атома. Дело не в том, каков "атом" (еврей или китаец сами по себе не похожи друг на друга). Князь Николай Трубецкой еще в 1938 г. писал, что русские эмигранты первого поколения тоже приобрели черты людей диаспоры: держаться друг за друга, куда устроился один – тащит за собой своих... С потерей чувства необеспеченности падает энергия отчаяния. В Америке евреи учатся, как коренные американцы, довольно лениво; первые ученики – китайцы, корейцы, вьетнамцы. Одна волна диаспоры впитывается, ассимилируется, но накатывают две другие, три другие, пять других... Диаспоризация наверняка будет нарастать и в XXI веке.

Более того. Даже оставаясь на месте, современный человек уже не так замкнут на своем исконном, как в прошлом, когда хоть год скачи – ни до какой заграницы не доскачешь. Телевизор втягивает в чужую жизнь, вытаскивает из обособленности, расшатывает "почву"... Одно из следствий – массовый наплыв нищеты из Третьего мира в страны Запада (и с окраин большой России в Москву). Это невозможно остановить, разве только уничтожить телевидение, интернет, авиатранспорт. Но так же неизбежны яростные попытки восстановить, укрепить, увековечить обособленность своей веры, своей культуры, сжигать книги экуменистов, а при случае – убивать самих экуменистов.

Национальное во вселенском

Меня когда-то очень захватывали слова анонимного апологета II столетия: "Для христианина всякое отечество чужбина и всякая чужбина отечество". Так и жили ранние христиане, и какое-то время мне казалось, что так и должны жить люди, в том числе и в наше время. Сейчас я сказал бы иначе: в любое время нельзя забывать этих слов. Но невозможно руководствоваться одним принципом, отбрасывая все другие. Над страстной односторонностью витает бесстрастие духа. Раннехристианский космополитизм увлекал меня как противовес племенной и национальной захваченности. Но ни на одном принципе нельзя усидеть. Истина – ковер, который ткется из многих принципов, и красная нить в нем – Божий след, пересекающий все принципы. Так, по крайней мере, говорил о Божьем следе Антоний Сурожский.

Ранние христиане ожидали второго Пришествия – и не так, как современные евреи ритуально ждут Мессию, – не когда-нибудь, а совсем скоро. У них не было исторического опыта, они не обжигались на призывах лжемессий, втягивавших в свои авантюры, не выработали сочетания веры с сомнением и здравым смыслом. Потом опыт пришел. Надо было вжиться в историю, свыкнуться с обычаями народов, надевших крестики на свои языческие шеи. Надо было окрестить привычные праздники, назвать Солнцеворот Рождеством Христовым и т.п. И в этом нельзя видеть одно сползание к язычеству. Обряд можно взять с любой стороны, лишь бы не изменять Святому Духу, духу любви.

Нация – не племя, а хранитель общих святынь и ценностей цивилизации, понятых на свой национальный лад. Я пересказываю в этих словах определение цивилизации, данное Эмилем Дюркгеймом: группа стран, объединенных общим духом, который каждая страна по-своему выражает. Нация – участник общих достояний цивилизации: ее святых книг, языка святых книг и шрифта святых книг, одного шрифта на всю цивилизацию, внешней, зримой приметы, отличающей одну цивилизацию от другой и связывающей вместе местные, национальные языки. Цивилизация не сводится к трем приметам, но это, если можно сказать, ее паспорт.

Цивилизации возникли из более рыхлых региональных единств, вокруг первых очагов высокой культуры: Шумера, Аккада, Египта. Язык Шумера стал первым языком межплеменного общения. Для изучения этого языка уже в III тысячелетии до Р.Х. была создана грамматика. Но общих святынь довольно долго не было. Все мировые религии почему-то сложились в одну большую эпоху, примерно с VI в. до Р.Х. по VII в., и четыре Святых Писания поделили между собой мир, легли в основу четырех субглобальных цивилизаций (некоторые факты, временно нарушавшие схему, я для краткости обхожу). Восточнославянские племена развивались на перекрестке трех субглобальных цивилизаций из четырех возможных. Только Индия не участвовала в формировании России. Сами по себе восточные славяне обладали повышенной гибкостью и восприимчивостью. Больше ничего о них не скажешь. Троица Рублева и роман "Преступление и наказание" возникли тогда, когда к славянскому дичку были привиты ветви из византийских и западных садов. Это не порок: таким же образом развивались германцы, галлы, корейцы, японцы. Разница в том, что галлы и германцы втягивались в одну, римскую цивилизацию, корейцы – в одну, китайскую цивилизацию, а Россия каждые 200–300 лет поворачивалась от одного мирового центра к другому, и один пласт ложился на другой, часто ломая своего предшественника.

Некоторые прививки чужого были добрыми и давали добрые плоды, другие оставляли злой след. К злому следу от налоговой системы, принесенной из Китая монголами, мы еще вернемся. Но и добрые ветви засыхали. История шла так, что иконы старого письма в XVII в. разучились писать, да и понимать их красоту перестали, кроме староверов. Прививалась и развивалась западная секуляризованная культура Нового времени, и только в ее формах величайшие писатели России пытались прорваться сквозь ее ограничения. Очень поздно, в начале XX в., Трубецкой и Флоренский заново открыли "умозрение в красках", и возник вопрос, как строить национальную культуру на таких разных столпах. Возникли две национальные задачи, до сих пор не выполненные: дать образованному человеку доступ к мудрости иконы, сравнимый с доступом, который давался школой к романам Льва Толстого или Достоевского. Это первое. А второе: как-то привести в гармоническое единство открытость Богу, полученную от неожиданной встречи или от глубокого созерцания иконы, и открытость миру и человеку, наследие Ренессанса, наследие гуманизма, которую дает культура Европы от Шекспира и Сервантеса до Чехова. Как (если заострить мысль до парадокса) соединить веру без гуманизма Нового времени и гуманизм, неуклонно теряющий веру. Эти задачи навязаны нам историей, и мы вынуждены решать их, но решать, не забывая порыв ранних христиан, живших поверх истории. То есть не теряя измерения вечности в смертном. При этом мы сталкиваемся и будем сталкиваться с проблемой, которая в России всегда вызывала трудности, с проблемой формы. Трудность эту хорошо понимал Достоевский и ярко описал в "Игроке", я уже приводил этот пример и сошлюсь еще раз на строки в "Голосе из хора" Синявского (см. с. 24–25).

Слово "форма", которым Синявский кончает свою характеристику, Достоевский в "Игроке" вспоминает шесть раз в одном абзаце. Видимо, это действительно камень преткновения для русской культуры. Легко вливаясь в любую форму, она редко умеет создать новую форму и с трудом подгоняет по фигуре готовую форму. Недаром романы Достоевского и Толстого шероховаты, сравнительно с гладкими романами Тургенева и Гончарова или с рассказами Лескова. Кажется, Рудин и соборяне живут в разных странах. Собранные вместе, они создают противоречивость и сбивчивость слога, то, что я назвал антикрасноречием Достоевского и Толстого. В безупречно изящную форму Россия не влезает.

Но есть еще одна проблема, которую я отложил и к которой теперь возвращаюсь. Не все влияния приносили плоды добрые, были и такие, которые разрушали духовную культуру, приносили ее в жертву государству. Таким злым даром была налоговая система, созданная самой жестокой и антикультурной из китайских династий. Я уже
написал об этом и поаторю еще раз. Монгольская система сбора дани стала мощным рычагом в руках князей Москвы, – самого отатаренного из русских княжеств, по характеристике Г.П.Федотова. Система, по которой община платила подать и за тех, кого нет, заставляла посадских людей самих просить о запрещении им менять место жительства. О том же просили и помещики, но пример с посадскими людьми парадоксальнее. Люди сами просили закрепостить себя вместе с соседями, чтобы соседи, убежав, не перекладывали на них свое тягло. И рост Русского государства связан был с ростом и ужесточением рабства. А удальцы, не мирившиеся с рабством, уходили через открытые границы на юг, до Терека, и на Восток, до Чукотки, Аляски и даже до Сан-Франциско. Или восставали, не умели создать новой власти и возвращались под ярмо. Продолжая свой бунт в форме кражи, если плохо лежало барское или казенное добро. Как и сегодня это длится. Наша жизнь – вялотекущая смута.

Так сложилась русская система непримиримых противоречий, сдавленная самодержавием, но периодически грозившая распадом и смутой. Казачья воля, поддержанная примером соседних народов, живших догосударственным бытом, сотрясала рабство, византийский чин не мирился с европейскими правами. И как только ослабевал гнет власти, начинался хаос, анархия, смута. А усталость от хаоса заставляет петь песни об Иване Грозном. А сегодня – идеализировать Сталина.

Сперва сотни тысяч выходили на демонстрации против коммунистов, а теперь те же сотни тысяч благославляют Сталина, хотят нового Сталина и создают высокий рейтинг кандидатам в диктаторы. Можно ли вывести народ из этого порочного круга? На политическом уровне это значит: возможна ли христианская демократия, уравновешенная социал-демократией на левом фланге? Возможно ли равновесие открытости Богу, направленное иконой и культом, с открытостью миру и человеку в стиле классического Запада?

В начале перестройки были попытки молодежи создавать и конституционную демократию, и христианскую демократию. Но патриархия и демократия – две вещи несовместные. Теоретически русская христианская демократия возможна и богословски обоснована в книге игумена Вениамина Новика "Православие, христианство, демократия". Но это книга бывшего инспектора Санкт-Петербургской академии, уволенного со службы. А энтузиазм молодежи быстро иссяк. Энтузиазм сегодня не в чести. Несколько волн энтузиазма прокатились по XX веку, оставив позади горы трупов. Что бы ни захватывало массы, дело кончалось массовыми убийствами. Взрывы энергии, не давшие ничего хорошего, оставили за собой усталость и отупение. На Западе продолжаются формы экономической и общественной жизни, к которым люди привыкли. А нам нечего продолжать и нет сил творить новое. Впрочем, завести семью и воспитать двух-трех детей повсюду не хватает воли. На всем огромном пространстве, от Америки до России, рождаемость ниже смертности и христианская цивилизация физически вымирает. И вот третья национальная задача: своими силами вырваться из инерции рабства и бунта, постепенно уступающей место инерции вымирания; своими силами зажечь сердца для новой жизни, свободной и от буйства, и от апатии, и от хаоса, и от коррупции.

Даже если образованные верхи объединятся и вместе потянут воз, трудно сдвинуть его с места. Колеса завязли до осей. Оглянитесь вокруг: всюду следы выродившихся, измельчавших бунтарских порывов. Кучи мусора на опушке леса, изрезанные и разрушенные скамейки в парках – продолжение того же бунта, бессмысленного и беспощадного, о котором еще Пушкин писал. Сдавленность избытком государства, ограниченность сферы общественной жизни рождали и рождают бунт. Дурак, бросивший банку от пива под куст, чувствует себя Стенькой Разиным, потопившим княжну: пусть дурацкая, но своя воля.

Такой же мертвый след – от круговой поруки по тяглу: мелкая зависть к соседу, высунувшемуся на полголовы выше среднего уровня. Жгучая зависть к олигарху, сумевшему разбогатеть в годы, когда тысячи неудавшихся стяжателей давились в дверях "Чары", "Властелины", МММ, охваченные жаждой вдруг, не работая, получить кучу долларов. Почему умный предприниматель больше достоин презрения, чем клиенты МММ, оказавшиеся в дураках? Почему достоин уважения мужик, продавший свой ваучер за поллитра? Завтра он продаст собственную квартиру и останется бомжом…

Когда начиналась перестройка, я писал, что школа для нас важнее экономики, потому что экономика первична только на грани голодной смерти, а чуть мы с этой грани отошли – не хлебом единым сыт человек. Я повторил эту мысль вслух на совещании в мэрии, и меня чуть не линчевали. Бог с ними, с прагматиками. Я все же убежден, что важнее всего бездоходное дело просвещения. Хотя бы камень, втащенный наверх, тут же валился вниз. Хотя очень трудно втиснуть в современность мысль вл. Антония о созерцании, где открывается Божий след и дает одному силу тысяч. Мысль эту заметили немногие. Но я надеюсь на одиночек, из которых складывается творческое меньшинство. И если у нас хватит смирения на несколько лет скромной работы в школах, институтах, в постинститутском развитии, то Россия возродится. А конкретные вопросы, которые ей придется решать, подскажет сама история, она же даст и лозунги, вдохновляющие народ.

Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10.

Продолжение следует

Источник: Померанц Г.С. Дороги духа и зигзаги истории. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008. - 384 с. - (Российские Пропилеи)

© Портал-Credo.Ru, 2002-2011. При полном или частичном использовании материалов ссылка на portal-credo.ru обязательна.

[Sopheeya1984]

Григорий Померанц, 13 февраля 2004г.

С самого начала слово «демократия» было только вывеской
=================

- В чем причина разочарования очень широких кругов в том, что у нас получило название «демократия»? В том, что с самого начала у нас не было никакой силы, и тем более никакой партии, которая бы действительно исходила из тех духовных основ и тех правовых основ, которые необходимы для построения демократического порядка. И с самого начала слово «демократия» было только вывеской.

Демократия предполагает, демократия с европейской точки зрения, предполагает, что высшая власть принадлежит парламенту. И также свободно избираемым президентом, причем равновесие этих двух сил может быть различным, у разных стран западных по-разному выглядит. В Англии фактически премьер-министр главное лицо, в Америке – Президент, а премьер-министра вообще нет. Ведь Президент в Америке обладает полномочиями, я бы сказал, на уровне достаточно авторитетного короля. Просто выбранный король, который во время своего срока определяет очень многое. Например, Трумэн, когда был президентом, подружился со своим компаньоном, евреем, который приехал к нему, и стал уговаривать его, чтобы тот признал Израиль. И Трумэн, в обход Государственного департамента, не проконсультировавшись с ним, вызвав страшное возмущение главы Главы Госдепартамента, признал Израиль de facto. Тогда Сталин решил, раз тот призналл de facto, то мы утрем им нос и признаем de jure. И после того, как две сверхдержавы признали Израиль, за ними потянулись и другие. И поэтому сейчас многие евреи в Америке называют своих детей Трумэн. Т.е. Президент там обладает очень большой властью. Тем не менее, Америка – это демократия, потому что там сложная система, там власть президента ограничена возможным решением Верховного Суда, и возможностью импичмента – это мы знаем, и так далее. Т.е. там очень сложная система разделения и равновесия властей. У нас привычки к этому разделению властей и равновесию разных сил совершенно не было. Это во-первых.


... У нас не было ни того крыла, ни другого крыла для нормального функционирования парламентского механизма. Сказать, что вообще Россия в принципе не способна к этому, это будет неверно, потому что в Государственной Думе партии были. Партии с программами.


Наконец, еще один фактор, последний по счету, но не по важности, это то, что задача, стоявшая перед руководством перестройки, была в какой-то степени иррациональной. Ее очень хорошо сформулировал Бакатин, человек вообще остроумный, по-видимому. Когда он был кандидатом в президенты короткое время, он дал очень хорошее определение: «Сделать из капитализма социализм - это значит разбить яйца и изжарить омлет, а сделать из социализма капитализм – это взять омлет и попытаться его превратить в сырые яйца». Т.е., откуда взять капиталиста-организатора?
Получилось, что собственность государственная раздавалась по знакомству людям, о которых руководящие деятели аппарата говорили, что они сумеют эту собственность сделать производительной и так далее. Делалось это на глазок, и во многих случаях, - в каком большинстве, я не берусь сказать - но в некоторых случаях небескорыстно. То есть, с самого начала возникло сотрудничество государственного коррумпированного аппарата с теневой экономикой, исторически связанной с бандитским миром. В общем, стоит вспомнить, что однажды откровенно и, может быть, даже цинично сказал Чубайс: «Мы имели выбор между коммунизмом и бандитским капитализмом, и я предпочел бандитский капитализм». Что для политика слишком откровенно, но, по-моему, во всяком случае честно.


Поэтому у нас только зачаточный парламентаризм, весь такой в слабых группах, а остальные так называемые партии – это не партии, а клики, например, в поддержку того или иного харизматического лидера. Это псевдодемократии, которые тяготеют к диктатуре, скажем, муссолиновского типа. Необязательно совершать такие чудовищные вещи, которые делал Гитлер, но в общем идет движение к слегка замаскированной национальной диктатуре. Но учитывая прогресс в средствах массовой информации… Это Умберто Эко описал для Италии: вовсе необязательно, для того, чтобы установить диктатуру совершать государственный переворот. Достаточно установить контроль над телевидением. И контроль над телевидением может предоставить 10% читателей газет придерживаться своих мнений. Это «информационный режим». Путин это понял очень хорошо. Он позволяет «Новой газете» поливать себя грязью, потому что число читателей «Новой газеты» - ничтожная величина. И он может сказать: «Вот вы говорите, у нас нет демократии, но посмотрите, как меня там грязью поливают, обвиняют во всех смертных грехах. Пожалуйста!» Это вроде свободы слова на кухоньке.


- Т.е., получается, это тупик?

- Тупиков в истории не бывает. Движение всегда продолжается. И все равно если перерезать жилу, то кровоток восстановится по капиллярам. Такие капилляры – это всякого рода формы деятельности в обход политики. Какой-то выход есть в просвещении народа.
Кроме того, возможны кризисы власти. Путинская система держится на высоких ценах на нефть.

Но что делать? Пока что политического выхода нет. Выход – в сохранении неполитических форм деятельности, начиная с правозащитного движения, чисто культурных, религиозных и так далее. Какой-то союз гражданских сил может быть организован. Может быть, правозащитникам заняться этим, опираясь на какую-то сеть своих организаций, выйти за рамки своей узкой профессии и стараться собирать и сплачивать вокруг себя гражданское общество. Это мысль пришла мне прямо сейчас, на ходу - что при всей слабости правозащитного движения, оно обладает какой-то общенациональной структурой. И вот если бы эти структуры стали осью, вокруг формировалось бы всюду гражданское общество, не ставящее прямых политических целей – а то их сразу же эти бандиты растопчут.

[Sopheeya1984]

- Стоявшая тогда перед вами задача обретения и сохранения себя в тоталитарном обществе, слава Богу, снята с повестки дня, но легче ли и проще решаемы проблемы, которые ставит перед нами нынешнее время?

- Сейчас тех проблем нет, но по-прежнему есть проблема опоры на свою собственную глубину. И я не думаю, что она в России решается труднее, чем в других странах. Наоборот, русские обнаженные противоречия толкают к внутреннему поиску. Сравнительно гладкая поверхность западной жизни - я все-таки теперь поездил немножко, с чем-то сталкивался - позволяет легко удовлетвориться этой поверхностью. Именно поэтому многие на Западе хорошо понимают: чтобы достичь некоторой глубины, нужно рискнуть оказаться без всякой почвы под ногами.

Меня очень привлекает дальневосточная традиция, согласно которой пустота является знаком высшей ценности, потому что имеется в виду та бездна, окунувшись куда, человек находит в себе второе дыхание, у него как бы раскрываются крылья, и он начинает летать. Поэтому хаос меня - в хорошем смысле слова - провоцирует. Надеюсь, что в России окажется достаточно людей, которые такую провокацию сумеют принять, и выдержать, и достичь глубин, не затрагиваемых внешними катастрофами. Я подобных людей и в молодом поколении встречал. А как-то я разговаривал с педагогом, проводившим конкурс молодых учителей, работающих в деревне. Он рассказывал, что в основном это настоящие подвижники, Дон Кихоты, которые замечательно ведут работу в совершенно немыслимых, казалось бы, для цивилизованного человека условиях. И вот на остающихся дома Дон Кихотов у меня и есть надежда. В них - сохранение живого духа культуры.

Я верю, что такие спонтанно возникающие фигуры у нас не пропадут и что ниточка культуры не прервется. А удастся ли построить, опираясь на эти искорки культуры, более-менее сносную жизнь для всех прочих, остается вопросом открытым.

*Опубликовано также в журнале "Гражданин", март-апрель 2003г.

[Sopheeya1984]

Померанц или не все идеалисты идиоты.

"...Люди делают окна различной формы, но смысл у всех окон один через них льется свет."
О религиях.

....Когда мы с моей женой Зинаидой Александровной Миркиной сходили в гардероб после лекции в Питерском музее Ахматовой, нас остановили две девушки. "Нам хочется задать вам очень глупый вопрос, - сказала одна из них. - Но кажется, вы те самые люди, которые могут на него ответить. В чем смысл жизни?" Я не нашелся, что сразу сказать, а Зинаида Александровна ответила: "Вопрос совсем не глупый, над ним думали многие великие люди. Но как на него ответить на ходу? А впрочем - почему бы нет... смысл - в преображении".
Попробуем сегодня подумать, что это значит - преобразиться. Зажечь в себе негасимый огонь? Пробить путь в глубину, где горит этот вечно живой огонь? В Евангелии преображением назван выход наружу духовных глубин, выход наружу внутреннего света, как это случилось на горе Фавор с Христом. Потом что-то подобное увидел Мотовилов у св. Серафима. Далай Лама XIV, комментируя Евангелие, рассказывал, что подобные случаи помнит и буддийское предание. Но суть преображения не во внешнем, заметном глазу. Суть во внутренней перемене, во внезапном загорании внутреннего света, во внезапном открытии целой лестницы вверх, по которой идти и идти... Кто увидел глубинный свет, тому невозможно жить без прорыва к нему, жить на плоскости, на поверхности, в окружении обрывков, оторванных от Целого. И можно простоять тысячу дней на камне, чтобы открылась вертикаль, измерение, ведущее к Богу, - то, что св. Серафим назвал стяжанием Святого Духа. Не знание, не память, а реальность света. Преображение - это не выученные слова, не знание заповедей. Это открытость глубине по ту сторону слов, знаков. Это исчезновение стен, открытость бесконечному. Это способность взглянуть на мир глазами Бога, как у автора книги Иова. Это способность ответить на свои же вопросы человеческие, слишком человеческие - на вопли страдающего сердца и страдающего разума так, словно Бог дал человеку Свой глаз. И тогда все неразрешимые вопросы расплылись и невыносимые страдания стали выносимы. И после потери всего, что Иов любил, после живой смерти - началась заново живая жизнь.
На поверхности моря тайфуны, в глубине - покой. Выхода нет и не будет, пока мы не восстановим контакт с собственной глубиной и через нее - с глубиной, где царствует Святой Дух. Выхода нет, пока не распространится вширь круг любви, связывающий ничтожное меньшинство сегодня, сейчас, - пока не станет понятным чувство священного поверх священных символов. Так, как оно было высказано примерно две тысячи лет тому назад и недавно повторено в сказке Михаэля Энде: "Учись падать и держаться ни на чем, как звезды".
Древние слова об этом есть и у христиан (будете молиться не на горе и не в храме, а в духе и в истине), есть и у буддистов: "Воздыми свой дух и ни на чем не утверждай его". Ни на одном принципе, ни на одной идее. Только на глубине сердца.
Еще раз повторю определение Антония:
"Каждый грех есть прежде всего потеря контакта с собственной глубиной.

[Sopheeya1984]

- Стоявшая тогда перед вами задача обретения и сохранения себя в тоталитарном обществе, слава Богу, снята с повестки дня, но легче ли и проще решаемы проблемы, которые ставит перед нами нынешнее время?

- Сейчас тех проблем нет, но по-прежнему есть проблема опоры на свою собственную глубину. И я не думаю, что она в России решается труднее, чем в других странах. Наоборот, русские обнаженные противоречия толкают к внутреннему поиску. Сравнительно гладкая поверхность западной жизни - я все-таки теперь поездил немножко, с чем-то сталкивался - позволяет легко удовлетвориться этой поверхностью. Именно поэтому многие на Западе хорошо понимают: чтобы достичь некоторой глубины, нужно рискнуть оказаться без всякой почвы под ногами.

Меня очень привлекает дальневосточная традиция, согласно которой пустота является знаком высшей ценности, потому что имеется в виду та бездна, окунувшись куда, человек находит в себе второе дыхание, у него как бы раскрываются крылья, и он начинает летать. Поэтому хаос меня - в хорошем смысле слова - провоцирует. Надеюсь, что в России окажется достаточно людей, которые такую провокацию сумеют принять, и выдержать, и достичь глубин, не затрагиваемых внешними катастрофами. Я подобных людей и в молодом поколении встречал. А как-то я разговаривал с педагогом, проводившим конкурс молодых учителей, работающих в деревне. Он рассказывал, что в основном это настоящие подвижники, Дон Кихоты, которые замечательно ведут работу в совершенно немыслимых, казалось бы, для цивилизованного человека условиях. И вот на остающихся дома Дон Кихотов у меня и есть надежда. В них - сохранение живого духа культуры.

Я верю, что такие спонтанно возникающие фигуры у нас не пропадут и что ниточка культуры не прервется. А удастся ли построить, опираясь на эти искорки культуры, более-менее сносную жизнь для всех прочих, остается вопросом открытым.

*Опубликовано также в журнале "Гражданин", март-апрель 2003г.

[Sopheeya1984]

Григорий Померанц, 13 февраля 2004г.

С самого начала слово «демократия» было только вывеской
=================

- В чем причина разочарования очень широких кругов в том, что у нас получило название «демократия»? В том, что с самого начала у нас не было никакой силы, и тем более никакой партии, которая бы действительно исходила из тех духовных основ и тех правовых основ, которые необходимы для построения демократического порядка. И с самого начала слово «демократия» было только вывеской.

Демократия предполагает, демократия с европейской точки зрения, предполагает, что высшая власть принадлежит парламенту. И также свободно избираемым президентом, причем равновесие этих двух сил может быть различным, у разных стран западных по-разному выглядит. В Англии фактически премьер-министр главное лицо, в Америке – Президент, а премьер-министра вообще нет. Ведь Президент в Америке обладает полномочиями, я бы сказал, на уровне достаточно авторитетного короля. Просто выбранный король, который во время своего срока определяет очень многое. Например, Трумэн, когда был президентом, подружился со своим компаньоном, евреем, который приехал к нему, и стал уговаривать его, чтобы тот признал Израиль. И Трумэн, в обход Государственного департамента, не проконсультировавшись с ним, вызвав страшное возмущение главы Главы Госдепартамента, признал Израиль de facto. Тогда Сталин решил, раз тот призналл de facto, то мы утрем им нос и признаем de jure. И после того, как две сверхдержавы признали Израиль, за ними потянулись и другие. И поэтому сейчас многие евреи в Америке называют своих детей Трумэн. Т.е. Президент там обладает очень большой властью. Тем не менее, Америка – это демократия, потому что там сложная система, там власть президента ограничена возможным решением Верховного Суда, и возможностью импичмента – это мы знаем, и так далее. Т.е. там очень сложная система разделения и равновесия властей. У нас привычки к этому разделению властей и равновесию разных сил совершенно не было. Это во-первых.


... У нас не было ни того крыла, ни другого крыла для нормального функционирования парламентского механизма. Сказать, что вообще Россия в принципе не способна к этому, это будет неверно, потому что в Государственной Думе партии были. Партии с программами.


Наконец, еще один фактор, последний по счету, но не по важности, это то, что задача, стоявшая перед руководством перестройки, была в какой-то степени иррациональной. Ее очень хорошо сформулировал Бакатин, человек вообще остроумный, по-видимому. Когда он был кандидатом в президенты короткое время, он дал очень хорошее определение: «Сделать из капитализма социализм - это значит разбить яйца и изжарить омлет, а сделать из социализма капитализм – это взять омлет и попытаться его превратить в сырые яйца». Т.е., откуда взять капиталиста-организатора?
Получилось, что собственность государственная раздавалась по знакомству людям, о которых руководящие деятели аппарата говорили, что они сумеют эту собственность сделать производительной и так далее. Делалось это на глазок, и во многих случаях, - в каком большинстве, я не берусь сказать - но в некоторых случаях небескорыстно. То есть, с самого начала возникло сотрудничество государственного коррумпированного аппарата с теневой экономикой, исторически связанной с бандитским миром. В общем, стоит вспомнить, что однажды откровенно и, может быть, даже цинично сказал Чубайс: «Мы имели выбор между коммунизмом и бандитским капитализмом, и я предпочел бандитский капитализм». Что для политика слишком откровенно, но, по-моему, во всяком случае честно.


Поэтому у нас только зачаточный парламентаризм, весь такой в слабых группах, а остальные так называемые партии – это не партии, а клики, например, в поддержку того или иного харизматического лидера. Это псевдодемократии, которые тяготеют к диктатуре, скажем, муссолиновского типа. Необязательно совершать такие чудовищные вещи, которые делал Гитлер, но в общем идет движение к слегка замаскированной национальной диктатуре. Но учитывая прогресс в средствах массовой информации… Это Умберто Эко описал для Италии: вовсе необязательно, для того, чтобы установить диктатуру совершать государственный переворот. Достаточно установить контроль над телевидением. И контроль над телевидением может предоставить 10% читателей газет придерживаться своих мнений. Это «информационный режим». Путин это понял очень хорошо. Он позволяет «Новой газете» поливать себя грязью, потому что число читателей «Новой газеты» - ничтожная величина. И он может сказать: «Вот вы говорите, у нас нет демократии, но посмотрите, как меня там грязью поливают, обвиняют во всех смертных грехах. Пожалуйста!» Это вроде свободы слова на кухоньке.


- Т.е., получается, это тупик?

- Тупиков в истории не бывает. Движение всегда продолжается. И все равно если перерезать жилу, то кровоток восстановится по капиллярам. Такие капилляры – это всякого рода формы деятельности в обход политики. Какой-то выход есть в просвещении народа.
Кроме того, возможны кризисы власти. Путинская система держится на высоких ценах на нефть.

Но что делать? Пока что политического выхода нет. Выход – в сохранении неполитических форм деятельности, начиная с правозащитного движения, чисто культурных, религиозных и так далее. Какой-то союз гражданских сил может быть организован. Может быть, правозащитникам заняться этим, опираясь на какую-то сеть своих организаций, выйти за рамки своей узкой профессии и стараться собирать и сплачивать вокруг себя гражданское общество. Это мысль пришла мне прямо сейчас, на ходу - что при всей слабости правозащитного движения, оно обладает какой-то общенациональной структурой. И вот если бы эти структуры стали осью, вокруг формировалось бы всюду гражданское общество, не ставящее прямых политических целей – а то их сразу же эти бандиты растопчут.

[Sopheeya1984]

Вл. Антоний Сурожский (единственный из наших иерархов, к которому я прислушиваюсь) сумел это выразить в совершенно простых терминах: «Грех есть прежде всего потеря контакта с собственной глубиной».

Одна из задач школы и культуры в целом, - возвращать человека в его собственную глубину, где он обретает подлинную свободу, независимость от программирования и зомбирования. В терминах Пауля Тиллиха это задача религиозная (Тиллих определял религиозное как предельно глубокое и серьезное во всех областях культуры). Но это религиозное по ту сторону любой религиозной буквы и организации, это религиозное в духе слов Далай Ламы XIV в Швейцарии, на юбилее Общества морального перевооружения. Задан был вопрос, в чем сущность ламаизма, а он ответил: «Главное - любовь в сердце, а метафизические теории, буддийские и христианские, - дело второстепенное». Далай Лама не отрицает глубоких и неустранимых различий между религиозными путями, но убежден, что эти различия не оправдывают отчуждения и ненависти; различия не препятствуют любви и сотрудничеству.
Я думаю, что все сегодня, на краю пропасти, должны осознать свой долг: топить чувства обиды, отчуждения, ненависти в глубине сердца. Если они достигнут его, то откроют внутренний огонь, где сгорает зло. Томас Мертон в таком духе понимал «огонь» Гераклита. На поверхности - непримиримая вражда, в глубине - вечно живой огонь любви. И культура должна вести к нему людей.
В той мере, в которой религиозные общины стремятся к взаимному пониманию, к преодолению ненависти, они должны найти нашу поддержку; а религиозные распри - осуждение.

... Однако существует вероятность, что человечество уцелеет. И в этом случае будет продолжаться перемещение центра развития все дальше и дальше от непосредственного удовлетворения повседневных нужд. Примитивное племя с утра до вечера занято собиранием пищи и к вечеру ее съедает. Следующий шаг — появление профессионала культа и культуры, шамана, затем ремесленников, купцов. Сельское хозяйство долго остается основной областью труда; в промышленном обществе оно отодвигается на второй план. Какое-то время растет число промышленных рабочих, но оно никогда не превышало 50% населения. Сейчас на первом месте - наука, начиная с фундаментальной, кончая патентами, годными к немедленному внедрению в производство. Следующий шаг - производство творческого состояния, один из моментов которого - пауза созерцания, способность выключиться из круговорота неотложных проблем и взглянуть на общество в целом, на человека в целом, на вселенную в целом, увидеть взаимную связь широко разбежавшихся потоков развития и найти способы контроля над раковыми опухолями прогресса, увидеть мир из глубины, в которой противоречия перестают быть «антагонистическими» и, разбегаясь, сплетаются вновь в живое целое.

Развитие человечества - это движение от примитивной простоты и цельности к запутанной сложности. Современный мир достиг такого уровня запутанности, что даже задача простоты, если и сознается, то только в извращенной форме искусственного, насильственного упрощения, в прокрустовом ложе тоталитаризма. Но задача «ученого незнания», поставленная Николаем Кузанским, не может быть снята, и центростремительное движение к культуре как целому - необходимое условие, без которого центробежные силы приведут культуру к развалу.

... Я думаю, что критика не пощадит и меня. Это не страшно. Что бы ни говорили, я убежден, что задача каждого человека - создавать или хоть поддерживать расширяющийся круг любви.

[Sopheeya1984]

* * *
Что значат вера и надежда?
Все планы в воздухе повисли.
Душа сняла с себя одежды —
Все имена, понятья, мысли...
Куда-то вышла за пределы,
Забыв о пользе и о цели.
Лишь снег легчайший, белый-белый
Ложится на немые ели.
И длится тишина живая,
Которую нельзя нарушить,
А снег, слетая, покрывает
Не только ветки, но и душу.
Она, в неведомость шагая,
Касается своей основы.
Она сейчас совсем нагая —
В ней жизнь и ничего другого.
Ложится белый снег на ели,
Как будто ангел путь нам чертит.
Так неужели, неужели
Душа воистину вне смерти?

* * *

БЕТХОВЕНУ

И нет «за что?» И нет «доколь?»
Разверста грудь. Нет покрывала.
Омытая слезами боль
Вдруг просверкнула, засияла
Брильянтом в темноте ночной.
И подгибаются колени —
Страданье залито луной,
Страданье, ставшее свеченьем.
Удары благодатных гроз,
В серебряных зарницах дали.
Потоки безудержных слёз
Из недр алмазы вымывали...

* * *
Лишь музыкою говорить с Тобой,
Лишь музыкой и ни единым словом.
Живой волны нахлынувший прибой
Звучащий вал, и ничего другого.
Лишь музыка в одно сердца сплетёт,
Лишь музыка собой наполнит душу,
А слово — это только перевод.
Он точен, если музыке послушен.
* * *
Я трачу слов совсем немного.
Я не учу вас, не корю,
Я вам не говорю про Бога,
Я просто с Богом говорю.
Перекликаюсь со Всевышним,
Который к сердцу наклонён.
А слышно вам или не слышно,
Не знаю. Лишь бы слышал Он.
* * *
А за окошком снег идёт,
Едва заметный, редкий.
Почти что белый небосвод,
Почти недвижны ветки.
Мне неизвестно, что потом,
Цель жизни неизвестна,
Ведь я не здесь, я за окном —
Я в Царствии Небесном.
Здесь длится тайный Божий труд,
Простой, неторопливый.
Здесь не родятся, не умрут —
Здесь жизнь без перерыва...

* * *
Плывут по небу облака.
О, Боже, как они нежны!
Как будто бы Твоя рука
Меня коснулась с вышины.
И я с Тобой глаза в глаза.
И я с Тобой в руке рука.
И за слезой бежит слеза,
Как тают в небе облака.

* * *
За гранью жизни, нет — за гранью смерти,
За гранью боли и за гранью страха,
За гранью той гремящей круговерти,
При молнии божественного взмаха,
При том непостижимом озареньи,
Когда в нас открывается внезапно
То новое неведомое зренье,
И тыща солнц сверкает в каждой капле..

* * *
Два облака, два снежно-белых
С подсветом розовым крыла —
А птица по небу летела
И в бесконечности жила.
Она не ведала границы,
Она не знала про края.
Душа ль моя была как птица
Иль птица как душа моя?

* * *
Зачем Господь сосуд разрушил
И стал везде — ни там, ни тут?
Чтобы пролиться в наши души,
Чтобы наполнить твой сосуд.
Кто ты такой — не важно, где бы
Ни жил сейчас — не в этом суть.
Подставь сосуд души под небо
И переполни Богом грудь.

* * *
А снег идёт, идёт, идёт...
И Тот неслышный, высший Тот,
Пред Кем в молчанье предстою,
Пересекает мысль мою.
Белейший снег, легчайший пух,
Сдувающий всю тяжесть Дух
Мои дороги пересёк,
В начало превратил итог
И в вечность день мой превратил,
Не тратя слов, не тратя сил...

* * *
Мне б вступить в лесное братство
Заблудиться, затеряться
Средь заснеженных ветвей.
И вглядеться в ваши лица
Так, чтоб с вами поделиться
Целым лесом, целым Богом —
Тем, Которому не много
Всех и вся, Вселенной всей;
Тем, в Ком нет ни дат, ни вех,
Ибо Он один на всех.

* * *
О Господи, какой простор!
И вот — окончен всякий спор,
И смыта валом бытия
Мысль неотвязная моя.
И мой земной столикий страх
Вдруг утонул в других мирах.
Каких? Не знаю — грани стёр
Сплошной, немереный простор,
Сплошных небес седая гладь.
И ей душа сейчас под стать.

* * *
Когда передо мной открыт простор
Немое море с линиею гор,
И я стою недвижна, как скала,
Передо мной - живые зеркала,
В которых ясно отражаюсь я.
Но нет, не облик мой, а суть моя,
Не чёткие, отдельные черты
А то где слились вместе я и Ты.


I

Легчайший снег на крыльях белых
Спускался медленно с небес.
И вот пространство онемело,
И мягко засветился лес.
В одежды белые одетый,
Он наполнялся, чуть дыша,
Тем внутренним, тем тайным ветом,
Которым светится душа.
И стала тяжесть легче пуха,
И тихо Божья благодать
Учила нас на крыльях Духа
Над всею мукою взлетать.

II

Тишайший снег, весь шум мирской глуша,
На ветки лёг. Безмолвна жизнь лесная.
Я ничего не знаю, но душа...
Душа моя всё, что ей нужно, знает.
Душа моя безмолвна и полна.
Неполной мерой вы её не мерьте.
Всё в этом мире смертно, но Она
Вещает о таинственном бессмертье.

III

Бессмертие таинственно, как Бог.
Бессмертного нельзя увидеть глазом.
Тишайший снег на ветки леса лёг,
И Дух Святой нам усыпляет разум.
И все слова вдруг станут немотой,
И все резоны лягут мёртвой грудой,
Когда наполнит сердце Дух святой,
Когда Он хлынет через край сосуда.


* * *
Вставало над землёй светило.
На вызов света не спеша,
Из тёмной глуби восходила
Глаза раскрывшая душа.
Ни бед, ни страха не осталось,
За слоем таял новый слой.
Душа над болью поднималась,
Вот так, как солнце над землёй.

* * *
А счастье ты вдохнёшь не сразу,
Растут деревья не спеша.
Дай медленно вглядеться глазу —
Не сразу видится душа.
Она спокойна и открыта,
Но очертанья не видны.
Так, как из пены Афродита,
Душа встаёт из глубины.
И длится тайное дыханье
И наяву, и в вещем сне —
Вся глубина сейчас предстанет
Другой бездонной глубине.
Ты входишь в ритм лесного роста,
Древесный продолжаешь путь.
И видишь... Нет, не видишь — просто
Вступаешь в собственную суть.


* * *
О, эти медленные ритмы,
О, эти трепетные тени!..
Рассветный час мой — час молитвы
Души и Господа сращенье.
Душа всё шире, всё свободней...
И длится света нарастанье,
Пока могущество Господне
Моим могуществом не станет.

* * *
Окно как бездонное око. ,
Живу, всем простором дыша.
Далёко, далёко, далёко
Моя протянулась душа.
У жизни и вправду нет края.
Кто видел предел бытия?
Ты думал, что я умираю,
Но небо над соснами — я.
И что б с тобой ни было, где бы
Ни быть, не во сне — наяву
Вдохни в себя целое небо,
И вся я в тебе оживу.
Не веришь? Ну что ж, и не надо.
Не знай и не верь, но гляди
Внутрь неба. И тихая радость
Начнёт шевелиться в груди.
Расплылись земные приметы,
Всё смертное сходит к нулю.
Не это! Не это! Не это!
Я — то, что всем сердцем люблю.


* * *
О, это небо заревое!
Открытый сердцу небосвод!
А море призвано удвоить
То, что Господь ему даёт.
А море отразит, повторит
На небе вспыхнувший пожар
И сердце, сердце, точно море
Приумножает Божий дар.

[Sopheeya1984]

Раздел VI

Я ЕСМЬ СОЗНАНИЕ СОСНЫ


* * *
Деревья — это бытиё.
То, что лишь только есть.
Войди в сознание моё,
Спасительная весть,
Что там, в основе всех основ,
Мы с лесом сплетены —
Я есмь сознание лесов,
Сознание сосны.
А это замкнутое «я»
Ушло, растаял след.
Я есмь сознанье бытия.
Раскола больше нет.

* * *
Мне надо говорить за всех,
Кто за себя сказать не может.
При чём тут слава и успех?
Творится тихо дело Божье.
И там, где я навек усну,
Сосна со мною встанет рядом.
Пусть кто-нибудь поймёт сосну
Мне больше ничего не надо.

* * *
Недвижный, одинокии час,
Далёких звезд мерцанье.
Благословенно всё, что нас
Приводит к замолканью.
Всё, что как пауза дано, —
Пустынная дорога,
Открывшая внутри окно
Сквозное прямо в Бога.

* * *
Даль серая открылась взгляду
И мокрый снег. Ворон не счесть.
Но никаких красот не надо -
Есть то, что есть. Есть то, что есть.
И можно сердцем вдруг потрогать
То, что земным ветрам не сместь,
И в пустоте увидеть Бога
Того, Кто есть. Того, Кто есть.

* * *
Когда б мы досмотрели до конца,
Когда смогли бы до конца дослушать,
Когда б мы углубились внутрь лица
И сквозь черты бы разглядели Душу
Тогда бы этот простенький пейзаж,
Деревья эти, облака и тени,
Тогда бы этот мир привычныи наш
Обрылся б вдруг как Божье отраженье...

* * *
Я знаю — Ты ко мне не снизойдёшь
И на мои стенанья не ответишь.
Но этих веток солнечная дрожь...
Но облака разбросанные эти...
Чугунных дней немая череда.
Какою болью встречу новый день я?
Но почему мне хочется всегда
Не жаловаться, а просить прощенья?..


I
Я попрошу помочь — Ты не поможешь.
Я воззову к Тебе — Ты не вонмёшь.
Ты милосерд и добр? О, Боже, Боже!
Всё это утешительная ложь.
И всё-таки всю жизнь к Тебе взываю,
Сквозь все напасти веря и любя.
Ты дал мне эту красоту без края
И бездну в сердце, чтоб вместить Тебя.


II
Да, Ты всего, о чём я мыслю, выше.
Да, Ты ни с кем из мыслимых не схож.
Да, Ты мой зов пронзительный не слышишь
Ты Сам меня всю жизнь мою зовёшь.

* * *
Я наконец-то там, где мне
Дел никаких не надо делать,
А только быть, как той сосне
Или вон той берёзе белой.
Мне выпала такая честь
Быть на земле Творцу подмогой -
Ведь если я и вправду есть,
То я в себя вмещаю Бога.
Век короток, и грудь мала.
Задача не имеет края.
Какие уж вершить дела?
Я внутрь себя Творца вмещаю.

* * *
Ты мне всё дал и всё возьмёшь,
И в этом благодать.
Цепляние за дар Твой — ложь,
А истина — отдать.
Тогда разрушится мой плен
Тревог и суеты.
Тогда на все дары в обмен
В меня войдёшь сам Ты.

* * *
Я верю Тебе, мой Боже,
Я верю Тебе, Любимый.
Я верю, что Ты всё можешь,
Что мука преодолима.
Хоть боль и не знает меры,
В Твой лик я гляжу безмолвно.
Любовь доросла до веры,
До той безоглядной — полной.
Безмолвствует глушь лесная,
Безмолвно растут просторы.
Я, кажется, вправду знаю,
Что вера сдвигает горы.

* * *
А небо было бело-синим,
А небо было бесконечным,
А небо было той пустыней,
В которой происходит встреча.
С кем? С Тем, который над судьбою,
Над всем, что вижу, всем, что знаю.
Соитие с самим собою,
Но только не имущим края.

* * *
Я с Богом говорю сквозь эти облака.
Я с Богом говорю, следя за быстрой птицей
Послание моё не запись на века —
Оно вот-вот умрёт, оно сейчас родится.
Простор в моём окне опять открыт и чист,
И вновь передо мной не стенка, а дорога.
Послание моё — древесный лёгкий лист:
Он был — и нет его, но он коснулся Бога...

* * *
И вот придёт другое знанье,
С которым мир наш не знаком,
Душа наполнится молчаньем,
Белёсым небом и снежком.
И никакой земной поклажи.
Подставит нищий дух суму —
Душа наполнится и скажет
Всё то, что не понять уму.

* * *
Снова лес весенний ранней ранью.
Вновь застыла и дышу едва.
От меня - лишь только замолканье,
От Тебя же — все мои слова.
Их как листьев, бесконечно много.
Вновь не хватит белого листа.
Но они не от меня — от Бога.
От меня - лишь только немота.

* * *
Всё тот же лес, берёзовый, сосновый.
Покачиванье потемневших хвой.
Всё тот же и ежеминутно новый,
Затем, что нескончаемо живой.
Лишь только всматриваться, только слушать.
Чудес не надо. Бог наш не факир.
Увидеть мир как собственную душу
И собственную душу как весь мир.

* * *
Ты Тот, Кого нельзя разрушить.
Ты — жизни вечная волна.
Ты — Тот, Кто наполняет душу.
И вот, душа моя полна.
В ней все закаты и рассветы,
Струя из звёздного ковша.
Так кто же я сама? Вот это —
То, чем полна моя душа.

* * *
Я вдумаюсь в рощу, в деревья вмолчусь.
Я выучу каждый их взгляд наизусть.
И мысли, которые мне так нужны,
Проступят отсюда, из их тишины.

* * *
Я думала, что не увижу,
Я думала, что не пойму...
Всё ближе, всё ближе, всё ближе,
Сквозь боль и сквозь внешнюю тьму,
Сквозь хаос поры предвесенней,
Сквозь страхом рождённые сны
Я вижу немое свеченье
Нетленной своей Глубины.

* * *
Есть сила молчанья. Безмолвное знанье.
«Я есмь», — произносит Господь наш в молчаньи.
«Я есмь», — нам поёт бессловесное море,
И с этим уже никогда не поспоришь.
На эту великую мощную песнь
Возможно ответить лишь новым «я есмь».

* * *
Кто на небе звёзды держит
Без подпорок, без крюка?
Что такое этот стержень
Или Божия рука?
Кто мне скажет, что такое
Ликованье среди слёз
И незыблемость покоя
В центре всех вселенских гроз?
В этот центр, вот к этой яви
(Явь одна, а снов не счесть)
Путь души своей направить
И, придя, сказать: я есть.

***

Не делите на части Бога.
В Нём не мало есть и не много,
В Нём ни меры нет, ни границы —
В Нём есть всё. Всё должно ужиться.
Всё сложиться должно друг с другом.
И тогда лишь утихнет вьюга,
И безмолвный духовный космос
Нам ответит на все вопросы.

* * *
Я наконец-то среди равных
В лесу весеннем поутру.
Как двигаются сосны плавно,
Покачиваясь на ветру.
Не скажут о себе ни слова,
И — вся душа как на просвет.
В них ничего нет показного
И спрятанного тоже нет.
Их много, их бессчётно много —
Давным-давно потерян счёт.
Живут не для себя — для Бога,
Для жизни, что внутри течёт.
Для той, что веткой вдруг помашет,
Наполнит сердце тишиной...
Для жизни не моей, не вашей —
Одной на всех, сквозь всех одной.
Как двигаются сосны плавно...
Остановились. Ветер стих.
Я наконец-то среди равных —
Среди своих, совсем своих...

* * *
Будь тише, будь только лишь тише,
Чтоб Божьи призывы услышать.
Будь тише ещё, будь смиренней,
Пускай подогнутся колени.
Ведь Он не гремит, не пророчит,
Он просто войти в тебя хочет.
Он только стучится у двери.
Он просит принять и поверить,
Он просит все стены раздвинуть,
Чтоб слиться с тобой воедино.

* * *
Ты думаешь — правда проста
Попробуй, скажи.
И вдруг онемеют уста,
Тоскуя о лжи.
Мария Петровых

Правду надо без слов говорить.
Правда то, что умеет молчать.
Правдой можно лишь только быть —
Молчаливой, как моря гладь,
Неуёмной, как море слёз,
Всемогущей, как утром свет.
— Что есть Истина? — был вопрос.
— Я есмь Истина, — был ответ.

* * *
Поверить Богу — это значит
Не верить собственным глазам,
Не захлебнуться в море плача,
Когда дотла разрушен храм.
Ты, наполняющий мне душу,
Открыл её беде любой.
Ты на меня весь ад обрушил,
Сказав: «Не бойся. Я с тобой».

* * *
Когда я с морем, в мире нет
Другого ничего.
Вопрос умолк. Сплошной ответ -
Рост сердца моего.
И заглушает шум земной
Вселенская волна.
Когда мой Бог передо мной,
Душа моя полна.
Окончен неуёмный крик.
Прервался страшный сон.
Бог перед Иовом возник —
Мир снова сотворён.

[Sopheeya1984]

* * *
НАД ВЕЧНЫМ ПОКОЕМ

Могильный склонившийся камень,
Да плеск одиноких вершин.
Огромное небо над нами —
Жилище бездомной души.
Что видит? О чём она помнит?
Чего себе просит она?
Быть может, вот эта огромность
Одна только ей и нужна.

* * *
Снег сыплется на ветки густо,
Туманом залито окно.
Вам кажется - здесь место пусто,
А для меня оно полно.
Земля и небо в белой пене.
И никого. Простыл и след.
Но это сердца наполненье
Вот Тем, Кого как будто нет...

* * *
А я смотрю на падающий снег.
А я слежу минут спешащих бег.
Всё сорвалось с пазов, всё на бегу,
А я стою на твёрдом берегу.
А я смотрю сейчас в иконный лик.
Он так спокоен, ясен и велик,
Он так бесстрашен, тих и так глубок,
Что ни один бушующий поток,
Что ни одну гремучую волну
Он не пропустит в эту глубину.

* * *
Вот там, откуда, мир страша,
Восходят огненные строчки,
Вот там, где есть одна душа
И — ни единой оболочки,
Где уничтожена черта,
Что от тебя тебя хранила,
И так безмерна красота,
Что стала жизнетворной силой.
Ни моего, ни твоего —
Нет жизни тленной и убогой.
Здесь кроме Бога — ничего.
Здесь мы предстали перед Богом...

* * *
Молитва — это вмалчиванье в тишь.
Молитва — это неотрывность взгляда.
Ты с целым мирозданием молчишь,
И больше сердцу ничего не надо.
Открыт бескрайний внутренний простор,
И сколько ни пройдёшь его — всё мало.
Молитва — это с Богом разговор,
А Богу — ни конца и ни начала.

* * *
Каждое утро встречаюсь с Тобою,
Знаю, что вправду воскрес.
Вижу я небо в окне голубое
И рассиявшийся лес.
Каждое утро... Не с первого взгляда,
Нет, не проста благодать —
Долго глядеть в эти дали мне надо,
Чтобы Тебя увидать.
Взгляд неотрывный... О, только б не мимо!
Только б насквозь и до дна!
Всё на ладони, но есть и Незримый —
В мире сём есть Глубина.

* * *
Лес да узенькая речка,
А над лесом — облака.
Ель качнулась. Ни словечка,
Ни лица и ни шумка.
Ветер тронул гладь потока,
Тихо по ветвям прошёл.
До чего же одиноко!
До чего же хорошо!..
Ни потерь, ни обретений,
Ни борения с судьбой —
Только счастье единенья
Полного с самой собой.

* * *
Тишина весенняя
Разлита в природе.
Что-то ждёт рождения,
Что-то происходит
Там, в глубокой темени,
В недрах затаённых —
Тишина беременна
Стоголосым звоном.
Тишина великая —
Не бывает тише.
Бог незримых кликает,
Души Бога слышат.
Звуки внутрь запрятаны.
Полнота вниманья.
Тишина чреватая
Взрывом ликованья.
* * *
И вновь приходит вдохновенье:
Господь вдыхает внутрь меня
Вот этот чистый свет весенний –
Свет рассиявшегося дня.
И жизнь окончиться не может,
И вдохновенью края нет,
Пока я пью дыханье Божье,
Пока я вижу этот свет...

* * *
А на горизонте — Бог.
Не увидишь, не усердствуй —
Только веток тяжкий вздох
Да глубокий след на сердце.
Рассказать не хватит сил...
Как на снег весенний талый,
Бог на сердце наступил,
И оно Его познало.
Где граница? Где порог?
Я — в безбрежном океане.
А на горизонте — Бог.
Руку протяни — достанешь.

* * *
Не мысль, не слово, не предмет —
Понятья нет. Названья нет.
Перед тобою разлита
Светящаяся пустота,
Безмолвный всемогущий вал,
В котором мир земной пропал.
Здесь нет тебя. Но только здесь
И начинается «Аз есмь».

* * *
Не надо, не двигайся, время.
Мгновение, остановись!
Всей жаждою, порами всеми
Я пью бесконечную высь.
Сливаюсь с застывшей рекою,
С недвижностью этих широт.
Мне надо дойти до покоя,
Держащего наш небосвод,
Разлившегося в океане
И в недрах под тяжестью плит.
Я знаю — закон созиданья
Вот в этом покое сокрыт.

* * *
Ты входишь в меня постепенно.
Ты входишь в меня осторожно...
И вот раздвигаются стены,
И всё, что мне нужно, возможно.
А нужно — стихание ветра,
А нужно — мерцание тайны,
А нужно мне то, что бессмертно,
А нужно мне то, что бескрайно.

* * *
И ничего не надо боле —
Земля великая кругла.
И волею или неволей
Придёт туда, откуда шла,
Душа. Пройдя моря и земли,
Очнёшься от дурного сна,
Поняв: душа весь мир объемлет
И миру целому равна.

* * *
Как будто я на горном пике,
А не в квартире у окна.
Передо мною - мир великии.
Граница мира не видна.
Я над часами, над судьбою,
Над взмахом птичьего крыла.
Волна вселенского прибоя
До сердца моего дошла.
Я поднялась на пик молчанья,
Откуда вечность видит глаз.
Так, может, центр мирозданья
Скрыт в сердце каждого из нас?..

[Sopheeya1984]

* * *
Нежность Твоя не имеет границы.
Нежность лучом замирающим длится.
Облаком розовым, облаком белым
Тихо уходит за наши пределы.
Пухом легчайшим становится камень
Нежность Твоя не расстанется с нами.

* * *
Апрель холодный, неодетый.
Снег сыплет, птицы не слышны,
И только трепет голых веток
На фоне городской стены.
Но если к веткам приглядеться,
Вмолчась в их тонкий переплёт,
То в старость к нам заглянет детство,
Иль вечность к нам в окно зайдёт...

* * *
Счастье — это тот куст неопалимый.
Счастье — это свеченье в груди ожога.
Счастье — это соединенье с Любимым.
Это - вся грудь, просквожённая Богом.
Счастье — это предел пределам.
Нет ни межей, ни междоусобий.
Счастье — это когда ты становишься целым,
Наконец-то сложив все дроби.

* * *
О, этот жизнетворный хмель
Сияющего дня!
Я говорю за эту ель,
А птица — за меня.
Ни слова не произнесу.
Полна душа моя.
Запела иволга в лесу,
И замолчала я.
Я чувствую, что дуб с сосной
Зависли, как весь шар земной
В средине мировых пустот.
Всё неподвижно. И плывёт
В ничём. О, как она крепка,
Та бестелесная рука,
Что держит всех и вся. Какой
Непререкаемый покой
Сейчас расправился в лесу!
Нас кто-то держит на весу
Над бездною. И просит нас
Не открывать в испуге глаз
И не заглядывать во тьму,
Во всём доверившись Ему.

II
Таинственное равновесье —
Земля зависла в поднебесье.
И все бесчисленные нити
Связал незримый Вседержитель
В единый узел, вздох любой
Уравновесив всем Собой.
Да воскресенье, да, объятья,
Великий всплеск Господних сил.
Но всё-таки никто Распятья
И крестных мук не отменил...

I
Ты подошёл ко мне вплотную.
Ты стёр последнюю черту.
Все разделения минуя,
Раскрыл такую широту!
Не плеск волны, не гул прибоя —
Вселенского беззвучья гул.
Ты окружил меня Собою.
Свой Дух сейчас в меня вдохнул.
О, щедрость вечного Владыки —
С песчинкой смертною родство.
Благодарю за дар великий —
Дыханье Бога моего.

II
Простор, не знающий границы,
Седого моря полотно...
О, как мне надо умалиться,
Чтоб стали мир и я — одно!
Стать каплей, вспыхнувшей мгновенно
В пересечении лучей,
Стать только точкой во Вселенной,
Чтоб неразрывно слиться с ней...
И никаких мерил не надо.
Я только вход в Тебя — окно.
Я меньше всех, а Ты — громада,
Но нас не двое, мы — одно.

* * *
Я существую в этом звуке,
Пронзившем, просквозившем грудь.
Я есть внутри великой муки.
Моя немеркнущая суть
В миг этот восстаёт из гроба,
Неся единственную весть,
Что, где б Христос три дня ни пробыл,
Что б ни случилось с Ним, — Он есть.
Он сам ответ на вызов муки.
Он сам на смерть Свою ответ.
Он существует в этом звуке.
Он созидает этот свет.


* * *

Простите меня за молчанье моё.
За мой не-ответ на вопрос ваш простите.
Я в Божье немое вхожу бытиё,
Вдали от всех слов, от страстей и событий.
Нельзя шелохнуться мне вместе с сосной,
Застышей недвижно в полдневном сиянье.
О, если бы вы разделили со мной
Всю тяжесть налитого миром молчанья!

* * *
Нырну в стихи, в свои созвучья.
Но лес мой лучше,
Небо — лучше.
И птичий хор в начале дня
Опять перепоёт меня,
Опять зальёт, затопит душу.
А мне бы слушать, только слушать...

------------------------------
Дух. Дуновение. Дыханье.
Пустое небо. Ширь и высь.
Над бесконечным мирозданьем
Неузнаваемая жизнь.
И ниже трав, и снега тише,
И нету ни одной черты.
О Боже, мы тобою дышим,
Не понимая где же Ты.


© Copyright: Зинаида Миркина, 2012

[Sopheeya1984]

Содержание ветки:
Мистицизм звука - Хазрат Инайят Хан
Песнопение как высвобождение эмоций
- из Энергии трансформации. Путеводитель по Кундалини
Хазрат Инайят Хан - Сила слова
Мантэк Чиа - «Шесть исцеляющих звуков»
За гранью тишины - Спасская-Коршунова
Как Жить в Радости - Привальская
После всего - Према Шакти Ананда
Уроки чтения сердцем. Суфийские секреты здоровья - Усманов
Совершенствование души - Сильвия Браун
Посвящение - Элизабет Хейч
Сyфийская психотехника - Торчинов
Инаят Хан - Гаян. Песнь суфия.

********



Инайят Хан (Хазрат Инайят Хан, Инайят-хан, Инаят Хан Inayat Khan) — индийский музыкант и философ, суфий, проповедовавший суфизм в западных странах и России, известен своими многочисленными книгами о суфизме, переведёнными на многие языки.




Полностью книга - тут
http://naturalworld.ru/kniga_misticizm-zvuka.htm

[Sopheeya1984]

Откроем наши сердца, чтобы услышать Твой голос,
Постоянно исходящий изнутри.

если и есть что-то, мешающее нашему прогрессу в жизни, то это наше собственное "я". И тысячу раз верно то, что в мире нет никого, кто может быть нашим злейшим врагом, кроме нас самих; потому что в каждой неудаче мы видим самих себя, стоящих в нашем собственном свете.


Вы можете прочитать в "Десяти Мыслях Суфия", что совершенство достигается аннигиляцией ложного эго. Ложное эго это то, что не принадлежит настоящему Эго, и то, что это Эго ошибочно считало своим собственным существом. Когда это разделено лучшим пониманием жизни, тогда ложное эго аннигилируется, уничтожается. Для того, чтобы аннигилировать это тело или чтобы аннигилировать ум, человек должен проанализировать себя и спросить: "Где нахожусь я? Есть ли я некое, стоящее за всем внешним, индивидуальное существо? Если я существую как индивидуальность, мне нужно найти реального себя".


Мистики всех веков больше всего любили музыку. Почти во всех кругах внутреннего культа в любой части света музыка была центром культа или церемонии. И те, кто достигает этого совершенного покоя, называемого Нирваной, или на языке индусов Самадхи, делает это намного легче с помощью музыки.
Поэтому Суфии, особенно в школе Чиштия, с древних времен принимали музыку как источник медитации; и медитируя таким образом, они получали гораздо больше пользы от нее, чем те, кто медитировал без помощи музыки. Эффект, который они испытывали, это раскрытие души, интуитивных способностей; их сердце, можно сказать, открывалось для всей красоты, которая есть внутри и снаружи, возвышая их и в то же время принося им то совершенство, которого жаждет каждая душа.


Музыка вселенной есть фон для маленькой картины, которую мы зовем музыкой. Наше чувство музыки, наша привязанность к музыке показывает, что существует музыка в самой глубине нашего существа. Музыка стоит за работой всей вселенной.

Музыка есть не только величайший предмет в жизни, но она есть сама жизнь. Хафиз, великий и прекрасный суфийский поэт Персии, сказал: "Многие говорят, что жизнь вошла в человеческое тело с помощью музыки, но истина заключается в том, что жизнь сама есть музыка".
Что заставило его сказать так? Он ссылается на легенду, существующую на Востоке, которая рассказывает о том, как Бог создал статую из глины по образу Своему и попросил душу войти в нее; но душа отказывалась быть заключенной, поскольку для нее естественно свободно летать и не быть ограниченной и привязанной к какому-либо качеству. В конце концов, душа так и не пожелала войти в эту темницу. Тогда Бог попросил ангелов сыграть ей их музыку, и когда ангелы заиграли, душа была приведена в экстаз, и через этот экстаз, для того, чтобы сделать музыку более ясной для себя, она вошла в это тело. И рассказывают, будто Хафиз сказал: "Люди говорят, что, услышав эту песнь, душа вошла в тело; но в действительности душа сама была песнью!" Это прекрасная легенда, но еще более прекрасна ее тайна.

Интерпретация этой легенды объясняет нам два великих закона. Первый заключается в том, что свобода есть природа души, и для души вся трагедия жизни состоит в отсутствии этой свободы, которая присуща ее изначальной природе; а другая тайна, которую эта легенда открывает для нас, есть то, что единственная причина, почему душа вошла в это тело из глины, или материи, это чтобы испытать музыку жизни и сделать эту музыку ясной для себя.

[Sopheeya1984]

Что заставляет нас чувствовать влечение к музыке, так это тот факт, что все наше существо есть музыка; наш ум и наше тело, природа, в которой мы живем, природа, которая создала нас, все, что находится вокруг и рядом с нами, все это музыка; и мы близки всей этой музыке, мы живем, движемся и пребываем в музыке.

А покой является секретом всего созерцания и медитации, секретом настройки в лад с тем аспектом жизни, который есть сущность всех вещей. Когда кто-то не приучен принимать покой, то он не знает, что стоит за его бытием. Это состояние можно испытать, предварительно подготовив тело и ум посредством очищения; а делая свои чувства тонкими, человек способен настроить свою душу в лад со всем Сущим. Это кажется сложным, но это так просто.

Счастлив тот, кто готов быть другом всем. Его взгляд на жизнь дружеский. Он дружелюбен не только к людям, но к вещам и обстоятельствам. Именно благодаря этому дружескому отношению такой человек расширяет и разрушает стены, удерживающие его в темнице; и разрушая эти стены, он испытывает единство с Абсолютом. Это единство с Абсолютом проявляется как музыка сфер; и ее он ощущает со всех сторон: в красоте природы, в красках цветов, во всем, что он видит, и во всем, что он встречает. В часы созерцания и одиночества и в часы, когда он находится посреди мира, музыка постоянно присутствует здесь, и он постоянно наслаждается ее гармонией.


"Сердце человека, однажды расширившись, становится больше, чем небеса". Поэтому глубокие мыслители всех веков считали, что единственным принципом пробуждения к жизни является принцип опустошения себя.

вибрация является корнем всего творения, было несомненным для древних людей и основой всех их наук. Они знали, что создающее и поддерживающее все проявление, весь космос есть одна сила: вибрация.

Они обращаются друг к другу, говоря: "О царь царей, О повелитель повелителей", хотя сами одеты, в основном, в заплатанные одежды и лохмотья. Они никогда не думают о завтрашнем дне, их мысль только о настоящем; даже утоление жажды и голода интересует их только в данный момент. Заботу о завтра они оставляют на завтра; они заинтересованы только в "сейчас", если они вообще заинтересованы в жизни. Это те, кому действительно дано право наслаждаться красотой музыки; чьи дух и душа отзывчивы, с открытыми центрами, кто превратил себя в средство резонанса для музыки, которую они слышат; поэтому музыка трогает их совершенно иначе, чем других людей; музыка затрагивает самую глубокую часть их существа.